...Все складывалось хорошо, адвокат обещал условный срок, и даже Фокин в процесс не вмешивался, хотя и мог усложнить ему жизнь. До суда Тимофей оставался на свободе, но на этом его везение и закончилось. Адвокат пытался доказать, что Тимофей действовал в пределах допустимой обороны, но прокурор предъявил суду нож, которым Тимофей якобы угрожал «потерпевшим». Тот самый нож, который был в руке у Сергеева. Тот нож, существование которого отрицал следователь Косулин. В общем, самооборона не прошла, и Тимофей попал под сто одиннадцатую статью. Оказывается, он умышленно причинил Дробову тяжкие телесные повреждения. Такие вот обстоятельства открылись в ходе судебного разбирательства. Хорошо, судья не влепил ему по полной, дал всего три года из восьми возможных.
Адвокат возмущался, доказывал, что суд прошел с процессуальными нарушениями, грозился довести приговор до пересмотра, подавал апелляции, но так ничего и не добился. В зале суда Тимофея взяли под стражу, увезли в тюрьму, а после того, как все ходатайства были отклонены, отправили на этап. Все как в песне, «вагон столыпинский, кругом решеточки, конвой из Вологды, не до чечеточки»...
Кого-то язык доводит до Киева, а кого-то кулаки – до зоны. Не надо было Тимофею бить Дробова, но что сделано, того уже не воротишь. В зону их вчера привезли, солдатами и собаками попугали, в теплый барак на ночь пустили. Сейчас все спокойно, если не считать, что холод собачий. Перекличку вот менты устроили, но некто Огарков мутит воду.
Здоровенный тип этот Огарков, гренадерского роста, с косой саженью в плечах, кулаки пудовые. Но все-таки нашелся человек, который посмел бросить ему вызов. Или что-то вроде того.
– Слышь, братишка, может, хватит мудрить, а?
Тимофей с интересом глянул на смельчака. Роста ниже среднего, неказистый, голова небольшая, а черты лица крупные. Соплей такого не перешибешь, но и особой силы, чтобы справиться с ним, не потребуется. Во всяком случае, так показалось Тимофею. И Огаркову тоже.
– Слышь, я не понял, ты чо, за мусоров подписываешься? – взревел громила.
Пятерня у него крупная, и он ею обхватил шею смельчака. Так ведь и задушить человека можно или даже позвонки шейные сломать. Но Тимофей не вмешивался. Он хоть и не сидел под следствием, но все-таки успел усвоить важную для заключенного истину – в зоне каждый за себя, и чужое горе никого не чешет.
– Я тебя щас урою, козлина! – взвыл Огарков.
Менты их должны остановить, но нет никого. Даже старшина в окне не маячит, хотя только что был в коридоре. Оставил народ на морозе, а сам свои дела решает... Нет бы бузотера усмирить.
– Ша! Что за дела, в натуре?
К толпе неторопливой походкой важного человека подходил зэк в черном бушлате. На «козла» не похож, хотя кто его знает...
– Ты что творишь, ломовой? – спросил он, сурово глянув на буяна.
– А ты кто такой? – с вызовом ответил ему Огарков.
– Я из черной масти. Хохол меня кличут.
– А я Огарок, братва меня так зовет. Из Каширы я, может, слышал?
– Уже слышал... Ты чего терпилу кошмаришь?
Мороз на улице, а Хохол шапку держит в руке – нарочно так делает, рисуется. Дескать, все ему нипочем. Ну, для блатных такое позерство – привычное дело.
– Да вот, козлит, в натуре. Я мусора умыл, а он возникает...
Огарков уже отпустил смельчака, и тот стоял как в воду опущенный, с обморочным видом смотрел на своего обидчика. Он явно был не прочь повернуть время вспять. Лучше на морозе окоченеть, чем под раздачу попасть. Ну да, все правильно, тише едешь – дальше будешь, глядишь, до окончания срока живым доберешься. А так ведь и сгинуть в пути можно, метель закружит, и все, приехали...
– Мусора построить нас хотят, а этот выступает...
Огарков шлепнул смельчака по голове ладонью; так просто руку опустил, а мужик еле на ногах устоял.
– Значит, козел по жизни, – рассудил Хохол. – А ты, я смотрю, правильный, да?
– Я тебе ничего, братан, не скажу, – с важным видом ответил Огарок. – Если ты сам видишь, то правильный. Ты и дальше смотри...
– Да я смотрю, братан, я за всеми тут смотрю, все замечаю... Менты вас еще не прессовали?
– Да вот, пытаются.
– Держитесь, братва. «Козлов» у нас здесь не жалуют, если скозлится кто, разговор короткий будет. Если «петух» там, обиженный, ну, если по беспределу опустили, мы разберемся, может, и трогать не будем. А с козлов спрашивать будем конкретно...
Из самой гущи снежного тумана показался офицер в теплой куртке с меховым воротником, майорские погоны на плечах. С ним трое в ментовском камуфляже.
– Хохлов, твою мать! Какого хера ты здесь делаешь? – взвыл от возмущения майор.
А «спецы» встали в стойку, чтобы наброситься на блатного.
– Ухожу!
В глазах у Хохла отразилось инстинктивное желание поджать хвост и убраться с видом затравленной собаки. Но нет, он же крутой, ему нельзя так прогибаться перед лагерной администрацией, поэтому пришлось держать марку. Он повернулся к строю спиной и направился к калитке локальной зоны, через которую он прошел каким-то непонятным для всех образом. Чувствовалось, что показная уверенность дается ему с трудом. А когда он проходил мимо майора, голова невольно вжалась в плечи. Один из «спецов» снял с пояса резиновый «демократизатор», и Хохол перешел на бег трусцой. При этом он сделал вид, будто не заметил агрессивного жеста со стороны спецназовца.
Майор окинул толпу сурово-пренебрежительным взглядом и вместе со всей своей группой поддержки скрылся в здании карантинного блока. Высокая труба неподалеку дымит, огонь в котельной бушует, горячая вода по отопительным батареям разливается, хорошо сейчас в зэковской казарме, завалиться бы на шконку... Да просто на табуретке посидеть за кайф.
Вскоре появился старшина со своим списком, на этот раз его сопровождали не только красноповязочники, но и спецназовцы с дубинками. И снова пошла перекличка.
– Зайченко!
– Я!
– Ларцов!
– Я!
– Огарков!
– Я...
Не захотел рисковать Огарок. Спецы ведь и отоварить могут. Заведут в помещение и отмеряют кружку пива по почкам – и так, пока полная бочка не наберется...
Отозвался и Шаповалов, тот самый смельчак, который так неосторожно попал на скандалиста. Он был последним в списке, после него толпу загнали в барак.
Тепло там, но уюта никакого, потому что казенщина сплошная. Но Тимофею и так хорошо. Тепло, сбоку никто не прислоняется, не толкается, можно прикорнуть до ужина.
Рукой Тимофей оперся на дужку кровати, уложил на предплечье голову, закрыл глаза.
– Афанасьев! – донеслось откуда-то издали.
Но Тимофей глаза не открыл. Плевать ему, что старшина зовет кого-то в кабинет к начальнику. Он заснул вполглаза и сквозь сон слышал, как выкрикивались другие фамилии. И даже слышал, о чем переговариваются заключенные. Из оперчасти майор, кум, беседы ведет, людей на вшивость проверяет. Разумеется, все правильные, никто не позволяет себя сломать.
