— А твой сын? Неужели его заразили СПИДом?
— Почему заразили? Он и не болел им. Просто его заставили поверить в это. И его и нас…
— Негодяи. Какие негодяи! — голос ее дрожал от возмущения.
— Меня облапошили. Облапошили как последнего придурка! — сокрушался Вячеслав. — Сын вылечился, хотя никогда не болел. Дела наладились. Потому что никто не мешал…
— Значит, нечистая сила здесь ни при чем, — сделала она вывод.
И улыбнулась с какой-то непонятной радостью. Из груди вырвался вздох облегчения.
— Ты не дьяволу сдавал душу в аренду, а мошенникам.
Значит, перед богом ты чист. Значит, тебе не грозят муки ада…
Вячеслав был растроган. Не о потерянных деньгах переживает Алена. Куда больше ее волнует он сам, его душа. Она заботится о добром, вечном, а грязь настоящего не для нее…
А он? Как он мог подумать, что она заодно с мошенниками?
Как он мог? Вячеславу стало стыдно. Он почувствовал, как запылали его щеки. И Алена это заметила. Но поняла по-своему.
— Ты волнуешься? Ты боишься? — забеспокоилась она. — Неужели ты думаешь, что этот Геннадьев может тебе что-то сделать?
— А что он мне может сделать? — не без удивления спросил он. — Перед законом я чист.
— Я понимаю, что ты чист перед законом. Но мне не нравится, что в милиции к тебе отнеслись с таким пренебрежением. Как будто ты не потерпевший, а подозреваемый…
— Ко мне отнеслись с пренебрежением? Почему ты так думаешь?
— Не знаю, но мне кажется, этот Геннадьев не должен был вызывать тебя к себе. Ты человек состоятельный, солидный бизнесмен. А он тебя по повестке вызывает, словно ты какое-то ничтожество. Он сам должен был прийти к тебе в офис Поговорить, объяснить ситуацию… Он, конечно, абсолютно прав — мошенников обязательно нужно вывести на чистую воду. И ты должен написать заявление… Но для этого тебя не следовало вызывать в милицию, будто ты непонятно кто…
Вячеслав почувствовал себя крайне неловко. Действительно, он солидный бизнесмен, человек с положением в обществе, а какому-то менту лень задницу от стула отлепить, чтобы самому прийти к нему. К тому же Геннадьев из МУРа.
Если с Петровки, 38 он смог добраться до Битово, то мог бы сделать пару лишних телодвижений, чтобы наведаться к нему в офис.
— Да, я понимаю, тебя облапошили эти мошенники, — продолжала возмущаться Алена. — Но ведь это не значит, что с тобой теперь можно обращаться абы как и абы кому…
И тут она совершенно права. Геннадьев для него абы кто.
И обращается к нему абы как. Потому что считает его ничтожеством.
— Вот гад, — озлобился Вячеслав. — За дешевку меня держит. Никакого ему заявления!
А ведь это его личное дело, жаловаться на «Воланд» или нет. И если он откажется, Геннадьев не сможет его заставить. А если еще раз посмеет вызвать его к себе на беседу, Вячеслав такой хай поднимет — этому оперу мало не покажется.
— Нет, нет, что ты! — забеспокоилась Алена. — Заявление ты должен написать. В самой жесткой и категоричной форме. Аферисты ни в коем случае не должны уйти от ответственности. Может, этот Геннадьев недостаточно воспитанный человек, но дело он свое знает. И пусть его делает. А ты должен ему помочь. Потому что этим ты поможешь другим людям, которых может облапошить «Воланд»…
В ее глазах он видел острую неприязнь к мошенникам, в голосе звучало осуждение. Вячеслав снова испытал неловкость. Ну как он мог заподозрить ее в неладном?..
— Ты думаешь, я должен написать заявление? — спросил он.
— Не думаю, а знаю. И чем скорее, тем лучше… Прямо сейчас садись и пиши…
Так он и поступил. Но смог написать всего несколько строчек. И не потому, что в голову не лезли мысли. Просто ему мешала Алена. Она подсказала ему, с чего начать, правильно изложила первую фразу, вторую. Только он уже не мог думать ни о каком заявлении. Слишком близко она к нему находилась. Слишком мощное сексуальное излучение исходило от нее. И без того короткий домашний халатик был застегнут всего на две пуговички. Открытая до соска грудка манила его к себе, как оазис усталого, измученного жаждой пустынника. А еще эти чудные ножки…
— ..Особо подчеркни, что у тебя случился пожар на автозаправочной станции. И потребуй создания специальной комиссии… Ой, что ты делаешь?
Она не возмущалась, а, напротив, поощряла его. И не свела, а развела ноги навстречу его руке.
Пожар на заправочной станции. Какое ему сейчас до этого дело? Куда больше его волнует другой пожар. Тот, который внутри его. Тот, который способна потушить только Алена.
— А что, не надо? — жарко прошептал он.
— Надо. Еще как надо, — так же жарко ответила она.
И сладко застонала от удовольствия, когда он губами мягко сжал сосок ее груди.
Глава 8
1
— Вот сейчас двухтысячный год. Ты мне скажи, это уже новое тысячелетие? — спросил Федот.
— Ну да, новое, — кивнул Кулик. — Чего тут непонятного?
— Да мне-то понятно. Другим непонятно. Другие почему-то считают, что новое тысячелетие наступит с две тысячи первого года…
— Ты на Новый год за что пил? За новое тысячелетие?
— Ну да.
— А на следующий Новый год за что пить будешь?.. То-то же. Ты сегодняшним днем живешь. А другие наперед думают. Люди в этот раз за тысячелетие выпили. И в следующий раз выпьют. Чтобы праздник был веселей… Два знаменательных события вместо одного. Подумай, сколько шампанского и водки будет выпито?
— Да водочка, она и без Нового года хорошо пьется. Я вот вчера славно посидел…
— А я думаю, с чего ты это мускатным орехом благоухаешь.
— Ты лучше про другое думай. Как кражу на Ореховой улице раскрывать будем?
— Раскроем, не впервой. Тут у меня одна зацепка есть…
Договорить Саня не успел. Помешал телефон. Федот взял трубку.
— Да…
— Привет, это я…
На проводе был Геннадьев. Старый друг. Они в одном отделении целых шесть лет в уголовном розыске служили. Потом Жора в МУР на повышение пошел. А Федот через какое-то время в Битово перебрался. Но связь между ними не оборвалась. Как были друзьями, так и остались.
— Ну что, приходил этот Рысьев?
— Нет, не приходил. Весь день его прождал, но, увы.
— Ч-черт! И этот заднюю включил…
— На черта сваливаешь? — усмехнулся Федот.
— На черта… Не знаю, может, и на черта… Этот «Воланд» у меня поперек горла уже стоит. Вроде бы никакой мистики, одна сплошная афера. И все-таки чертовщина просматривается. Ну никаких к ним претензий. Уже девятый потерпевший с крючка срывается.
