– Тебе-то что? – не глядя на него, не зло, без вызова спросил Роберт.
– Ты не сказал, по какой статье зачалился...
Пришлось сказать. Тип нехорошо усмехнулся:
– За мохнатый сейф взяли, да? Ну, ну... А тебе не кажется, что ты не то место выбрал? Тебе на вокзале место...
– Какой здесь вокзал? – не понял Роберт.
– А где петухи у нас живут... Ты че, урод горбатый, не знал, что мою сеструху трахнул?
– Твою сестру? – опешил Роберт.
– Да, гнида! Мою сестру!..
– А как твою сестру зовут?
– Да какая в пень разница? На тебе мохнатка висит. Значит, ты и сам мохнатым станешь. Понял?
– Не понял...
– А сейчас поймешь. Братва, петушить козла горбатого надо!
– Да не базар, надо! – поддержал его какой-то хмырь. – А то своим горбом гнойным нормальных людей поганить будет...
– А может, у него в горбу дырка есть? – захохотала чья-то гнусная рожа.
Роберт сник, сжался в комок. На глаза едва не навернулись слезы. Везде, на воле и в неволе, люди смеются над ним. Везде нужно доказывать, что он имеет право на существование. В школе он смог это сделать... Но вряд ли он сможет что-то поделать сейчас. Вся тюремная братия против него. И если он посмеет защищаться, его попросту сотрут в порошок.
А если защищаться не будет, его просто опетушат... Что это значит, Роберт не знал. Но догадывался, что-то нехорошее... Нет, не надо, чтобы его опетушили...
Но к нему уже подходят двое, берут под руки. А долговязый хмырь с мерзкой ухмылкой расстегивает зачем-то штаны...
– Ша! – послышался чей-то грозный окрик. – Че за дела? Че за бодяга?..
С нижней койки у самого окна поднялся худой, как скелет, мужичок. Грудь в наколках, на ключицах – татуированные шестиконечные звезды. Взгляд сильный, волевой, подчиняющий.
Долговязый тип размяк под его взглядом.
– Чадо! Ты бузишь?
– Я...
– Чадо!
– Я!
– Сдохни!..
Долговязика как волной смыло.
Мужичонка вперился в Роберта изучающим взглядом. Поманил его к себе пальцем. Устроил форменный допрос. Только в отличие от следователя протокол не составлял и материалы в суд передавать не собирался. У него свой суд. И свой приговор. Роберт всеми порами ощущал на себе власть этого неказистого с виду, но такого сильного на поверку человека. Как скажет он, так и будет...
Звали его Клещ. Как узнал Роберт чуть позже, он был вором в законе. Наивысшая степень почета в преступном мире.
– Аллой бабу, говоришь, зовут... И в два ствола пихалась, говоришь... Маруха это плечевая, – сделал вывод Клещ. И посмотрел на своего соседа через койку. – Бука, ты всех плечевых знаешь...
– Ну не всех, но Алку знаю... У нее еще родинка большая на правом буфере...
– Была родинка? – строго спросил Роберта Клещ.
Под его взглядом, казалось, вскроется любой обман.
– А у нее разве буфер был? – удивился Роберт.
Камера утонула в громовых раскатах смеха. Клещ тоже развеселился.
– Темнота, – попенял он Роберту. – Буфера – это груди, понял?
– Понял... А родинка на правом буфере у нее была...
– Правильно, на буфере. Так и говори... Значит, ты плечевую отодрал, а она на тебя заявила...
– Алка может, – кивнул Бука. – Лахудра шизанутая, что с нее возьмешь...
– Чадо! – позвал долговязика Клещ. – Так что, эта шмара вафельная твоя родная сестра?
– Да нет... Это я так... Просто...
– Просто – это твоя срака. За базаром следить надо, понял?
– Да понял.
– Все, сдохни!
Клещ снова посмотрел на Роберта.
– С детства? – спросил он, показывая на его горб.
– С детства...
– Хреново... Но жить-то как-то надо... Короче, живи как живешь. К нашим законам привыкай. У нас все по понятиям, все по справедливости. Ни за что тебя здесь никто не обидит. Но если сам облажаешься, пеняй на себя. Я понятно говорю?
– Понятно...
– Ну тогда двигай на свое место. И думай, как жить дальше будешь...
Скоро Роберт узнал о тюремных законах.
Воровские понятия в самом деле стояли на основах справедливости. Только справедливость эта какая-то корявая и однобокая. По сути, тюрьма – это джунгли. Здесь главенствуют сильные матерые волки. И они решают, что справедливо в этом жестоком мире, а что нет... Выводы напрашивались сами. Хочешь жить достойно, сам стань волком. Хищным и жестоким. Научись стоять за себя и подчинять других. И самое главное, нужно уметь спрашивать за любое, даже самое мало-мальское, оскорбление. Особенно это касалось Роберта. Он горбун. И если он даст слабину, над ним будут смеяться зло и жестоко. Если же он станет сильным, ни одна падла даже косой взгляд не посмеет бросить в его сторону.
Воровской закон стоял на справедливости, а справедливость строилась на силе – злой, жестокой и порой беспощадной. И Роберт должен был к этому привыкать...
* * *
Самый гуманный суд в мире приговорил его к трем годам заключения на общем режиме. И Роберт пошел по этапу.
Воровской суд помиловал его. Его не стали приговаривать к высшей мере через опущение, как это делали с насильниками.
Он жил на общих правах. Никто его не жалел и поправок на инвалидность не делал. И он сам никого не щадил. Все менты стали его врагами. Все зэки – братьями. Опущенные – изгоями. Он принял арестантские законы и жил по ним. И жил неплохо. Никто не издевался над ним, не оскорблял.
Но как чувствовал Роберт, что это до поры до времени.
После карантина их распределили по отрядам, развели по баракам-общежитиям. Это лучше, чем тюремная камера. Просторное помещение, аккуратно заправленные шконки в два яруса. Свежевыкрашенные стены, полы – приятно пахло краской. На окнах занавесочки, цветочки... И два хищных типа приблатненного пошиба.
Один из них с ходу наехал на Роберта:
– Ты, чмо горбатое, тебя че, исправляться сюда отправили, гы-гы? Менты че, не врубают, что горбатого только могила исправит, гы?
Это оскорбление. И если Роберт хочет оставить за собой уважение, он должен смыть его кровью. Хотя это и необязательно. Если, конечно, этот подонок не попросит у него прощения.
– Ты, я вижу, пошутил, – тихо с достоинством сказал он. – Плохая шутка. Извиниться надо.
– Перед кем, перед тобой? – захохотал тип.
Но смех его тут же оборвался. Лицо его разгладилось, взгляд опустел. И сам он обмяк. И на глазах у всей толпы начал медленно опускаться на колени.
