И вдруг девочка легко перескочила с рук матери на колени Мамонта, обвила ручками шею и прижалась головкой к небритой щеке. Он инстинктивно обнял её и замер, глядя в надменное лицо милиционера. Тот уже отстёгивал наручники, а его помощник стоял в боевой позе. Они несколько секунд смотрели друг на друга, после чего страж порядка мотнул головой и скорым шагом пошёл из вагона. За ним потянулся и гражданский, вяло опустив руку с дубинкой.
Мамонт отнял девочку и заглянул ей в глаза:
— Спасибо, Дара.
— Я не Дара, — поправила она. — Я Дарья.
— Это одно и то же.
Девочка огладила колкую щетину на подбородке и улыбнулась:
— Ты как ёжик.
— Я отпустил бороду, — сказал Мамонт.
Она перепорхнула к матери на колени и зашептала и её маленькое ушко с тонкой серебряной серёжкой. Под ногами что-то закопошилось. Вьетнамцы умудрились спрятаться под нижними полками в пространстве между багажными ящиками и стенкой. Они сели на прежнее место, и их сдвоенное очертание напоминало какое-то странное, двуликое существо.
Мамонт понял, что, пока эти мать и дитя рядом, ему ничто не грозит. Девочка скоро уснула на руках, и женщина бережно уложила её на полку. Мамонт заглянул в соседнее купе, где после милиции пьяный ор стал ещё громче, и негромко произнёс:
— Тихо, девочка заснула.
Его не услышали — таращили красные безумные глаза, кто-то потянулся рукой:
— Иди сюда! Чего тебе?!
— Заткните рты, изгои! Дева спит! — каким-то незнакомым, звенящим голосом произнёс он и сам испугался его. Прокуренное, воняющее винным перегаром пространство вагона будто всколыхнулось, как от ударной волны, слегка заложило уши. Стало тихо, лишь ещё слышался стук колёс да шелестящий звон катающихся по полу бутылок.
Мамонт вернулся к себе и уже больше не спал до самого Соликамска. В полумраке купе он молча переглядывался с молодой женщиной или смотрел на безмятежно спящую девочку. Было предчувствие, что они исчезнут, как только покинут вагон. Так оно и случилось. К рассвету поезд притащился в Березники. Женщина взяла на руки дочку и пошла к выходу, опустив глаза. Мамонт выбежал в тамбур и через открытую дверь вагона увидел, как она прошла по перрону, поднялась по ступенькам виадука и, когда достигла его вершины, вдруг истаяла в зареве восходящего солнца.
— Ура! — негромко сказал он, подняв руки. В Соликамске ему без труда удалось найти попутный транспорт до Чердыни — на лесоскладе станции разгружались лесовозы. Здесь уже не спрашивали денег и брали пассажиров для компании в дороге. От Чердыни он ехал уже на перекладных, от села к селу, и в Нароб добрался лишь к вечеру.
Испытывая волнение, Мамонт побродил по знакомому посёлку: с восточной стороны на горизонте стояли горы, и вершины их ещё были освещены отблесками зашедшего солнца. Потом он отыскал дом учителя Михаила Николаевича и открыл калитку. Хозяин колол дрова, а его дети носили по одному полену и укладывали в поленницу. Мамонт поздоровался, называя его по имени, но почувствовал, что учитель не узнаёт его.
— Вы помните меня? — спросил Мамонт. Михаил Николаевич опёрся на топор, приставленный к чурке, глянул из-под рыжих бровей:
— Нет, что-то не припомню…
— Летом был у вас, мёд привозил от Петра Григорьевича, — объяснил он. — Я Мамонт, а теперь Странник.
— Извините, не помню, — признался учитель. Его дети, выстроившись в ряд, с любопытством разглядывали гостя. Было странно, что его не помнили здесь, однако Мамонт допускал и это: за лето пчеловод присылал сюда не одного своего гостя…
— Вы не знаете, где сейчас Ольга? — спросил он.
— Какая Ольга? — насторожился Михаил Николаевич.
— Дочь участкового из Гадьи.
Он пожал плечами, помотал головой:
— К сожалению, нет… У нас свой участковый, а гадьинского не знаю. Простите…
Вежливость учителя делала его неуязвимым, любой вопрос как с гуся вода. Мамонт попрощался и вышел на улицу. За спиной снова застучал топор…
Больше не задерживаясь, Мамонт направился в горы, к Петру Григорьевичу. Драга наверняка знал, где Валькирия, да и расставались они друзьями. Ночная дорога его не смущала, напротив, идти в темноте было безопаснее, хотя в горах бродили и люди генерала Тарасова и Савельева, и, возможно, команды Интернационала из фирмы «Валькирия». В лесу стояла темень, и если бы не золотистый палый лист, отражающий звёздное небо, идти бы пришлось на ощупь. Через несколько километров он услышал треск мотоцикла в горах и, когда среди деревьев замелькал свет фар, свернул в сторону. Мотоциклист пронёсся мимо на большой скорости, так что ничего не удалось рассмотреть. Мамонт осветил зажигалкой след: протектор был с крупными шипами — такие колёса обычно бывают у спортивных кроссовых мотоциклов.
Часа полтора он шёл в полной тишине, лишь шуршал лист на подмерзающей земле да время от времени пошумливала на порогах далёкая речка за лесом. Потом неожиданно послышались песня и стук тележных колёс. Голос певца, нетрезвый и заунывный, доносился откуда-то с гор и будто стекал в долину.
Ой да ты калина, ой да ты малина,
Ты не стой, не стой, да на горе крутой.
Лошадь фыркала, почуяв на дороге человека, Мамонт отступил за деревья. Телега протарахтела вниз, увозя с собой песню, и в лесу вдруг посветлело: в горах повсюду лежал снег. Он ступил через его границу, чётко отбитую на просёлке, и сразу ощутил зиму. Дорога оказалась хорошо наезженной легковыми машинами и мотоциклами, а по обочинам бегали зайцы.
Пасека приближалась вместе с шумом воды на речке. Мамонт уже узнавал очертания гор, заснеженные вершины которых поднимались к звёздному небу, машинально прислушивался, но вокруг стояло полное безмолвие. Ему представлялось, как сейчас встретит его Пётр Григорьевич, как тёмно сверкнёт его чёрный глаз и, радостный, шёпотом сообщит, что Ольга, как всегда, хлопочет в бане — кого-то выхаживает, отмачивает соль или огнём выжигает болезни. И тогда Мамонт придёт к ней и скажет:
— Ура! Я — Странник!
Или нет, не так! Лучше просто стать перед ней и сказать:
— Здравствуй, моя Валькирия. Я вернулся.
И всё начнётся сначала…
Собаки на пасеке почуяли его издалека, залаяли дружно и вмиг нарушили безмолвие: эхо забилось среди гор, и пространство залилось нескончаемым криком:
— Ва! Ва! Ва!..
Мамонт не выдержал и побежал, не ощущая усталости. Впереди, среди сосен, уже зачернел дом с тёмными окнами, когда через дорогу перемахнула неясная, расплывчатая тень — то ли лось, то ли огромная собака. Он замедлил бег и приблизился к размашистому следу, пересёкшему просёлок.
На снегу были чёткие отпечатки босых человеческих ног…
