Изобретателю нового слова в контрабандистской деятельности можно при жизни поставить памятник. И им наверняка окажется какой-нибудь лейтенант или капитан КГБ, давно убитый где-нибудь в Афганистане или Азербайджане…
Если сейчас доказать, что золото перекачали, отдел разгонят. И куда приставят потом, в какой аппарат всунут — неизвестно. А «золото Бормана», между прочим, дело заманчивое и перспективное. Только бы наработок сделать побольше, чтобы убедить «папу». Кто же подменил значок и когда?..
Он вызвал секретаря:
— Срочный спецрейс в Ужгород, на двенадцать часов. Предупреди технического эксперта, пусть прихватит микролабораторию. А сейчас давай сюда Воробьёва… Ищи по радио Нигрея!
— Хорошо, Эдуард Никанорович. — Секретарь положил листок на стол начальника. — Рапорт Локтионова.
— Что у него?
— Просит освободить от должности.
— Ладно, иди!
Воробьёв пришёл сразу с выпученными глазами, борода торчком.
— Ну что, кошкодав?
— Каюсь, Никанорыч!
— Каяться будешь в свободное время. Докладывай!
Воробьёв положил на стол магнитофонную кассету возле себя, накрыл ладонью.
— Значит, так. Зямщица-младшего привезли домой в двадцать два часа тридцать две минуты. С ним вместе приехал отец и ещё человек по имени Эрнст Людвигович. Фамилию установить не удалось.
— Его фамилия — Масайтис, — сказал полковник. — Продолжай!
— Масайтис?.. Так вот, он почти сразу начал делать сеанс гипноза. Мы его записали. — Воробьёв постучал кассетой. — Успокаивал, расслаблял, потом усыпил. В течение сорока минут Зямщиц-старший и этот Масайтис находились в кухне, похоже, пили чай и разговаривали. Запись плохая: то ли самовар шумел, то ли чайник — какой-то фон идёт.
— Может, кот мурлыкал? — съязвил Арчеладзе.
— Никанорыч!.. А дальше сам послушай, — он подал кассету. — Перематывать не нужно.
Полковник вставил кассету в магнитофон. И сразу услышал вкрадчивый голос с прибалтийским акцентом. «Тебе хорошо… Сознание чистое, память светлая… Ты отдохнёшь и всё вспомнишь… Мы с тобой поедем в горы… Ты помнишь горы? Там лес, птицы поют, речки шумят. Мы пойдём с тобой по горам, по тем местам, где ты ходил один. Потом мы спустимся в пещеру… Ты же бывал в пещере?..»
И только сейчас, спустя сутки, Арчеладзе вспомнил парапсихолога с сумасшедшими глазами и ощутил озноб на затылке: всё, что предсказывал этот шарлатан, — сбылось! Другой же шарлатан тем временем почти пел: «В пещерах растут сталактиты и сталагмиты. Они как сосульки, такие звонкие, если ударить молоточком… Ты обязательно вспомнишь, где шёл, потому что у тебя светлая и чистая память…
Мы никого не встретим, потому что в горах никого нет. И в пещерах никого нет… Мы возьмём самые яркие фонари и разгоним тьму. А когда светло, нечего бояться… Ты же ничего не боишься!..»
Подобных ласковых увещеваний было минут на двадцать. Дослушав запись, полковник вынул кассету и положил себе в стол. Воробьёв ждал реакции начальника, но не дождался.
— Слушай, Володь, — панибратски сказал Арчеладзе. — Ты веришь этим парапсихологам, экстрасенсам?
— Не, я не верю, — без сомнения отмахнулся Воробьёв. — Но гипноз, воздействие на подсознание — это да.
— А я, кажется, начинаю верить, — признался полковник. — Ладно, иди работай.
— У меня ещё не всё!
— Ну, говори.
— Машинистка стучит.
— Ей положено стучать.
— Никанорыч, она шефу стучит!
Полковник встряхнул головой, вскочил, прошёлся взад-вперёд.
— Это точно?
— Есть видеозапись, — набирал очки Воробьёв. — Сделала третий экземпляр какой-то сводки аналитической группы. И вложила себе… в трусики. А трусики у неё!.. А лобок!..
— Ты мне кончай про лобок! — рявкнул Арчеладзе. — Что дальше?
— А дальше она пошла в женский туалет на пятом этаже. Я сразу понял — там почтовый ящик. Мой человек сразу после неё заперся и обшарил. И нашёл под рукосушителем. Прочитать, что за документ, не успел — время ограничено. Через восемь минут явилась барышня из левого крыла. На пятом-то как раз переход… Справила нужду и прихватила почту.
— Что за барышня? Ты когда научишься докладывать?
— Раньше была в контрразведке, сейчас не знаю куда её сунули, — обиделся Воробьёв. — Не кричи на меня, Никанорыч…
— Хорошо, прости…
— Куда полетела наша бумажка, установить трудно. Да известно куда!
— Машинистку не трогай, — велел полковник. — Подготовь дезинформацию: какой-нибудь документ, но не сильно горячий. Придумай! Принесёшь согласуем…
Воробьёв помолчал, потрепал бороду.
— Никанорыч, поехали по грибы? Белых нет, но опят — море. Что-то ты злой стал, сердитый, развеяться бы тебе.
— Эх, брат, тут вокруг такие белые вылазят, — многозначительно сказал Арчеладзе. — Очень круто всё заворачивается… Мне вчера гранату в машину закинули, с Колхозной площади поворачивал…
— Да ты что?!
— Учебная, с боевым запалом… Когда замедлитель горел, вдруг так хорошо стало. Вишнёвый «Москвич», — полковник усмехнулся. — Кто там Есенина преследовал? Чёрный человек? А меня вот — «вишнёвый»…
— Слушай, надо же срочно собирать совещание! Никто же не знает!
— Ничего не собирать! Не знают, и хорошо. Я сам тут разберусь. Очень меня заело. Этот «вишнёвый» оскорбляет меня лично! А во мне всё-таки есть капля крови горца.
— Ну гляди, Никанорыч, — проговорил Воробьёв. — Мне эти игры не нравятся… Не езди хоть без охраны.
— Спасибо тебе, иди работай, — пробурчал Арчеладзе. — Пригласи Локтионова.
Он уткнулся в рапорт. Старший группы прямо писал о себе, что он профессионально непригоден к оперативной работе. Кто действительно был непригоден, тот рапортов обычно не писал. Хотя бы тот же Редутинский, которого вчера хотелось убить.
Всё предсказал проклятый парапсихолог!
Полковник включил селектор.
— Вчера у меня был… парапсихолог, — сказал он секретарю. — Помнишь? Глаза бешеные?
— Так точно!
— Он сегодня не звонил?
— Звонил, да я ему дал отбой, как вы распорядились, — выжидающим топом отозвался секретарь.
— Ещё позвонит — пригласи ко мне.
— Есть.
Локтионов встал по стойке «смирно» у порога. Арчеладзе подал ему рапорт:
— Возьми и брось в корзину.
