Будто зачарованный рубиновыми шариками, полковник вернулся в зал и налил полный стакан вина. Оно тоже напоминало кровь, только тёмную, венозную, обеднённую кислородом. Золотой ободок на стакане засиял, испуская на пальцы свет. Полковник одним духом выпил до дна и утёр ладонью верхнюю губу — усы после Чернобыля не росли, но и тут осталась мышечная память…
Усы у него когда-то были не чёрные, грузинские, а пшеничные, пышные, несколько даже карикатурные, и они, подобно губке, всегда впитывали вино. Ему очень нравились собственные усы, но не как предмет мужской гордости; они придавали его орлиному носу, да и всему лицу, законченность, создавали его образ, скрывая хищность птичьего профиля. И женщинам они нравились…
Полковник пересчитал кровяные шарики в упаковке — семь штук, точно патроны в револьвере. Яд мог быть в каждом. А мог и не быть ни в одном. Птицелов знал в котором или взял наугад?.. Что чувствовал в тот миг? Да, вспомнил про птицу, будто поймал скворца, держал в руках и упустил… теперь и полковник поймал скворца!
Он выщелкнул шарик, бывший в соседней ячейке с тем, что выбрал Птицелов. Сел плотно в кресле, расслабился и осознанно, будто перед броском, выдержал паузу.
И в тот же миг подумал, что у этого недоноска в форме ОМОНа усы отрастут ещё.
Капля упала на язык и, прижатая к нёбу, стала медленно рязмягчаться, будто сладкая, тающая во рту ягодка. Полковник раздавил её о зубы и остановил дыхание…
Грузная, цепенящая боль ударила в затылок, сдавила виски. И почти сразу же онемел язык. Волна бесчувственности скользнула с него в гортань и побежала к сердцу. Хотелось того дремотного состояния покоя, которое он испытал, глядя на свистящий запал гранаты.
Полковник инстинктивно обхватил ладонями голову, сжал её и замер, ожидая развязки. Боль поднималась в голове грибом ядерного взрыва, клубилась под черепом и заполняла его пространство. Гладкая кожа на затылке и темени омертвела, зато на ладонях стала болезненно-чувствительной, словно открытая рана…
И на этой очужевшей коже он ощутил рост волос! Они были совсем маленькие, топкие, но густые, и на ощупь кожа головы напоминала бархат. Изумлённый полковник приподнялся в кресле и вдруг обнаружил, точнее, осознал страшное, нестерпимое желание жить. Только бы эта рубиновая капсула не оказалась ядом! Он никогда не принимал нитроглицерина и совершенно не знал его действия. У полковника было хорошее, крепкое сердце…
Прошло секунд десять, долгих и каких-то свистящих, словно он прыгнул со скалы в пропасть и теперь ожидал удара о землю.
Ничего не случилось! А Птицелов, помнится, умер почти мгновенно. Боль медленно опала, рассосалась, разнесённая кровью по всему телу, но этот густой, едва ощутимый замшевый ёршик на голове остался. Он не поверил своим рукам, включил свет и всмотрелся в зеркало, однако ничего, кроме своих изумлённых глаз, не увидел. Тогда он принёс настольную лампу и осветил себя сзади. Кожа на голове заискрилась: волосы росли серебристые, совершенно седые, однако это ничуть не расстроило его. Пусть хоть зелёные растут! Полковник приблизил лицо к зеркалу и стал ощупывать подбородок, верхнюю губу под носом, — и тут бабья, гладкая кожа стала замшевой, как у созревающего подростка…
* * *
За эту ночь волосы выросли на два миллиметра и, мягкие, бархатистые, были видны без всякого дополнительного освещения. Когда он утром посмотрелся в зеркало, то отметил, что похож на небритого, запившего горькую мужика. Глаза тоже были похмельные, красные и воспаленно поблёскивали.
Он включил все телефоны, и почти сразу же позвонил «папа».
— Ты где был всю ночь? — спросил он тревожным голосом.
Полковник не мог объяснить, что был дома, в собственных стенах, и в одиночку переживал одному ему понятное потрясение. Впрочем, не хотел и объяснять, потому что это не касалось даже «папы».
— Плановые мероприятия, — односложно отозвался он.
— Ты что там вчера натворил? Меня тут жалобщики достают.
Он напрочь забыл о схватке с ОМОНом и потому невозмутимо ответил:
— Не понимаю.
— Зачем выбросил ОМОН из своего двора? Поставили тебя охранять, а ты…
Голос «папы» слегка повеселел, и послышалась в нём глубоко скрытая гордость.
— Отрабатывал действия группы захвата, — сказал полковник.
— Нашёл время, — проворчал «папа». — Не трогай больше… В городе ожидаются массовые беспорядки, попытки захвата зданий и некоторых лиц. А твой домик сам знаешь…
— Этих жлобов поставили без документов, с оружием, — слегка возмутился полковник. — Банда, а не ОМОН.
— Не обращай внимания, — посоветовал «папа». — Эмвэдэшники проводят свою операцию, это их дело… Оружие и амуницию верни, когда приедут.
— Хорошо…
— И вообще, ни на что не обращай внимания. Занимайся своим делом. Возможно, эту неделю буду очень занят, так что не ищи меня…
— Ясно.
— Пока эта шумиха идёт, действуй самостоятельно. Посылай всех подальше.
— Принял к сведению.
— Будет время — позвоню, — пообещал «папа». — Кстати, как отработала группа захвата?
— Неплохо.
— Сколько сейчас у тебя человек?
— Всего восемь, — настораживаясь, ответил полковник. — Вчера работало шесть.
— Подбери людей. Мы должны иметь в этой группе человек пятнадцать, — неожиданно заявил «папа».
— Мне потребуется специальная экипировка, оружие…
— Распоряжусь, чтобы доставили, — немедленно отозвался он. — Должны быть постоянные и серьёзные тренировки. Освободи их от всех других занятий.
— Всё ясно, — заключил полковник. — Но серьёзные тренировки — тренировки на пленэре…
— Только не трогай ОМОН, — посоветовал «папа». — И воинские части.
— Понятно.
Полковник положил трубку. Разговор был странный, ибо «папа» ни слова не спросил о деле. Всякий диалог с ним начинался с досконального доклада Арчеладзе о проделанной работе. «Папа» требовал извещать его обо всём, посвящать во все детали планов, разработок и версий. То ли подействовал этот государственный переворот, то ли иные, известные причины, но интерес «папы» свёлся лишь к группе захвата Кутасова. За каким чёртом её надо удваивать? И так уже два года Кутасов сидит без работы, если не считать тренировок да редкой помощи уголовному розыску, когда требовалось бесшумно захватить какую-нибудь банду. «Папа» решил накачать мышцы отдела, хотя раньше заботился о накачке ума и всё время спрашивал об аналитической группе.
Сумасшедшая версия, рождённая полковником на обратном пути из Ужгорода, неожиданно получила новое подтверждение. Если «папе» доложить о способе перекачки золота, он не разгонит отдел и не отправит за штат Арчеладзе. И уж тем более в машину не бросят боевую гранату. «Папа» найдёт новое занятие, возможно, с жадностью уцепится за партийную кассу Бормана. Сделает всё, чтобы сохранить, увеличить и прекрасно оснастить спецотдел. Потому что это его сила, это его разум и мышцы. Это небольшая, но мобильная и вездесущая армия с неограниченными полномочиями и засекреченной деятельностью. Отдел это продолжение самого «папы», его информативный и карательный орган. Он нужен не потому, что сейчас в государстве нестабильная, взрывоопасная обстановка. Причина другая: с помощью Арчеладзе «папа» держит под постоянным контролем тайну перекачанного им же на Запад золотого запаса. Поэтому отрицательный результат работы отдела — хороший для него показатель. Значит, утечки нет.
