— Представляете, сколько нужно сил и терпения, чтобы сдерживать страсти?
— Представляю…
Нигрей откровенно и как-то романтично тосковал. Он взял гитару и сел на голый пол у камина. И пока просто наигрывал, полковник притащил к огню огромную медвежью шкуру, потом взял на руки Капитолину, отнёс и положил в густой и высокий, как трава, бурый мех. Она была счастлива и не могла скрыть этого. Арчеладзе сел рядом с ней, сложив ноги по-турецки, намотал на голову полотенце — изображал султана. И Капитолина тут же подыграла ему, выстелилась возле его ног, положила голову на колени. За столом оставался один Воробьёв в окружении молодых олениц и, пожалуй, больше походил на хана: его кормили с ложечки. Нигрей тихо теребил струны — играл превосходно, однако чувствовал, видимо, что сейчас не нужно ни песен, ни громкой музыки.
Полковник больше ничего пока не хотел. Дров — специально напиленных берёзовых чурбачков — хватило бы до утра. И вина бы хватило, и тепла, только бы ночь не кончалась…
И вдруг в этот момент радости, оживления души и забытых чувств, в миг тишины, когда даже дрова не стреляли в камине, взорвался и опалил всех огнём незаметный Нигрей.
— Не могу! — закричал он и ахнул гитару об угол камина. — Не могу!! Всё, не могу… Эдуард Никанорович! Убей меня! Растопчи меня! Я трус! Я предатель! Я — мерзкая блевотина!.. Эдуард Никанорович! Я предал тебя! Ты спас меня, ты ко мне, как отец!.. А я — предал.
Он не знал, что ещё говорить, и только тряс кулаками над своей головой. И как от всякого взрыва, заболело в ушах, зазвенело пространство.
— Что с тобой, Витя? — наконец спросил полковник, медленно возвращаясь к реальности.
Нигрей подтянул колени к подбородку, сложился в комок, уткнул лицо.
— Мне стыдно смотреть…
Полковник ощутил, как напряглось плечо Капитолины под его ладонью и будто током пробило её безвольное тело.
— Я предал всех. Я вас всех сдал!..
— Прекрати истерику, — полковник сорвал «чалму», швырнул в огонь. Полотенце накрыло огонь, угли, и в зале потемнело.
— Прости, Эдуард Никанорович, — Нигрей встал. — За истерику прости. За всё остальное мне прощения нет. И я знаю, что мне нужно сделать.
Умные оленицы бесшумно покинули зал и растворились где-то в чащах охотничьего терема.
— Говори, Витя, — Арчеладзе взрыл угли щипцами. — И включите верхний свет!
Под потолком вспыхнула люстра из оленьих рогов: тупые рожи кабанов взирали бесстрастно каменными глазами.
— Никанорыч, убери уши, — вдруг сказал Воробьёв. — Ну, прошу тебя!
— Молчать! — Полковник швырнул щипцы. — Говори, Виктор.
Капитолина села и подобрала ноги.
— Понимаю… Мне уйти, да?
Полковник обнял её плечо: возле огня ей вдруг стало холодно…
— Слушаю, Витя…
— Я влетел, товарищ полковник, — вымолвил Нигрей. — На «мочалку» не хватило сил… Нет, я хотел, но замёрз. И не успел. Не смог. Впрочем, что теперь!..
— К кому влетел?
— Владельцу вишнёвого «Москвича».
Арчеладзе непроизвольно вздрогнул, и это ощутила Капа — на мгновение отпрянула от него, затем и вовсе отстранилась.
— Продолжай…
— Похоже, он профессионал. Но чей человек — неизвестно, — Нигрей говорил глухо, будто сквозь повязку. — Выждал меня… Видел, как я отрабатывал объект. Всё видел… И взял у машины, вытряс всё, и «мочалку».
— Продолжай, Виктор…
— А всё, Эдуард Никанорович, — выдохнул Нигрей. — Сделал копию плёнки. Аппаратура была в «Линкольне»… Я виноват, я первым стал искать компромисс. Он диктовал, вязал по рукам и ногам… Очень осторожный и какой-то… неуязвимый. Хотел вырвать у него «мочалку»! И руки согрелись, кофе с ним пил… Не мог! Не знаю почему! Не знаю! Какое-то оцепенение…
— Как у кролика перед удавом, — мрачно заметил Воробьёв. — В штанах-то ничего?..
— Уйди, кошкодав, — тихо предложил полковник. — Ступай в лес грибы собирать.
Воробьёв неловко выбрался из-за стола, опрокинув несколько рюмок, и поплёлся к двери.
— Поверить трудно, — сказал Нигрей. — Но это так… Потом я пытался анализировать своё психическое состояние… Не исключаю, что он воздействовал психотропиком. Хотя кофе пили из моего термоса, сидели в моей машине. Он и не прикасался ко мне, разве что стволом пистолета, когда брал. Я не знаю, что это! Не знаю!
— Спокойно, майор…
— У меня сильно заболело под ложечкой. Ком стал вот здесь, — он приложил руку к солнечному сплетению. — Сначала думал, желудок болит. Когда-то эрозия была… Только вышел из машины — всё прошло.
— Почему ты решил, что он — профессионал? — спросил Арчеладзе.
— Поведение… Спокойный, как танк, — Нигрей глубоко вздохнул и, показалось, всхлипнул. — Весь разговор в его машине записал на плёнку. А мой материал обещал не использовать против меня и против вас… Обставлял меня со всех сторон, требовал сотрудничества, обмена информацией… Сегодня утром заявился ко мне, спрашивал об иностранце. Кристофер Фрич исчез из гостиницы.
— Исчез? — вскинулся полковник. — Почему наша служба не доложила?
— Не знаю… Я от него услышал, что иностранец исчез.
— Значит, этого «вишнёвого» интересует Фрич?
— Похоже, так… Но ещё и Зямщиц, и… ваши отношения с Комиссаром. — Нигрей помедлил и добавил: — Он показал золотой значок. Который должен быть у вас, товарищ полковник.
Арчеладзе ощутил, что и у него заболело в солнечном сплетении.
— Ты не ошибся?
— Нет, поднёс к самому лицу. Ещё и потряс на ладони…
Капитолина сидела у ног в позе кающейся Магдалины: только обращалась к огню в камине, тянула к нему руки и что-то шептала…
Полковник встал, выключил верхний свет, погасил газовые рожки, и в зале всё стало багряным и тревожным от пламени.
— Почему сразу не признался? — жёстко спросил Арчеладзе. — Почему промолчал в самолёте?
Нигрей подтянул к себе разбитую гитару, поскрипел свёрнутыми в кольца струнами и промолчал. Полковник вырвал у него гриф со щепастыми обломками и бросил в камин. Отскочивший красный уголь упал на медвежью шкуру перед Капитолиной, остро запахло палёной шерстью. Она же сидела и смотрела, как струится синий дым. Арчеладзе аккуратно взял уголь щипцами, положил в огонь.
— Понял свою вину?
— Всё понял, — тихо выговорил Нигрей. — Я пойду… В лес, грибы собирать… Разрешите идти, товарищ полковник?
— Сдай оружие и иди, — приказал полковник.
— Оружие?.. Но у меня нет оружия. Я не взял…
