Спутанные, влажные волосы мягко скользили между зубьев и между пальцев, продетых в отверстия, — странный этот гребень был специально так и устроен! Не золотом, но рукою расправлял он поникшие космы! И вдруг почувствовал, как эта неуёмная страсть — дрожащее напряжение и сладкая боль в солнечном сплетении — побежала по руке, по пальцам и через них стала вливаться в пряди волос. Едва касаясь, он проводил рукой лишь один раз, однако волосы её мгновенно оживали, начинали искриться под пальцами, распушаться, делаясь лёгкими, почти невесомыми. И это чудесное их перевоплощение наполняло радостью, кажется, большей, чем соитие, чем желание владеть ею!
В мгновение ему вдруг стали ясны и понятны смысл и суть сообщающихся сосудов: он отдавал ей ту часть энергии, которую получил, приложившись к груди матери-кормилицы. Но отдавал её уже в ином виде, в том, который был необходим для женщины, чтобы зажечь свет волос и меркнущих глаз.
И уже не скупясь, щедрой рукой он оживил каждую прядку, огладил, обласкал голову, с восторженным удивлением отмечая, как быстро и мощно наполняется сосуд её чувств.
Никогда и ни при каких обстоятельствах он не испытывал подобной близости; он понимал, что происходит некий божественный ритуал, суть которого лежит вне обычных отношений мужчины и женщины, любящих друг друга. И если случаются непорочные зачатия, то, видимо, от такой вот бесконечно высокой, космической связи. Дух его ликовал!
— Мне стало хорошо, — вымолвила она, прислонившись лбом к его груди, губы почти касались солнечного сплетения, а её дыхание словно раздувало угли гаснущего костра.
— Ты — Карна! Валькирия! — тихо воскликнул он, уже не сомневаясь, кто сейчас с ним и какой великой чести он удостоился — расчёсывать золотые волосы!
Но это его убеждение неожиданным образом пронзило ликующую душу тоской и чувством безвозвратности. Узнав её, соприкоснувшись с таинством её существа и существования, он внезапно понял, что отныне больше никогда-никогда не увидит Ольгу — бродящий, хмельной напиток, будоражащий кровь и воображение. И никогда не будет иной, земной близости и земных отношений. А он, простой смертный, наделённый плотью и кровью, мог только восхищаться божественностью их связи, но желал-то обладать, владеть ею!
В этот миг он обретал, может быть, любовь вечную, но невыносимо горько было расставаться с тяготением земных чувств. Он вдруг проник в тайный смысл истины о том, что браки творятся на небесах, однако душа протестовала и требовала его земного продолжения. Он понимал, что, поднявшись из недр «Стоящего у солнца», изведав вездесущую, мертвящую соль Зала Мёртвых и прикоснувшись к таинству жизни и истинным сокровищам Валькирии, не может оставаться прежним. Что здесь, в жарко натопленной бане, то ли по случайному совпадению, то ли по древней славянской традиции он как бы родился заново. И Дева, разрешившись от бремени, здесь впервые приложила его к груди, по-матерински щедро отдав ему свои силы и чувства. Он начал осознавать, что отныне действительно связан с нею неразрывно и, как некогда Авега, станет всё время мечтать, чтобы Валькирия преклонила перед ним голову и вложила в руку золотой гребень…
— О чём ты жалеешь? — вдруг спросила она с лёгкой насторожённостью. — Чувствую, как болит у тебя под ложечкой…
— Ни о чём не жалею, — выговорил он, задавливая в себе тоску.
— Неправда!.. — Она подняла лицо к нему. — Меня не обманешь.
— Знаю…
— Не скрывай от меня ничего, говори.
— Как тебя называть теперь? — спросил он, перебирая золотые волосы. Карна? Валькирия? Дева?
— Дева мне, конечно, очень нравится, — прошептала она. — Это же означает богиня?
— Да…
Она подняла за шнурок медальон, примерила его к груди Русинова, полюбовалась.
— Жаль, но меня зовут — Ольга. И я люблю своё имя… А ты подумал, я Валькирия?
— Не подумал… Я узнал тебя, увидел, испытал твою силу. И верю!
— А ну, признайся! — тая смех, потребовала она. — Кого ты больше любишь? Меня или Валькирию? Только смотри мне в глаза!
— Боюсь, — проронил он. — Душа разрывается…
— Боже мой! Какой ты романтик, — легко вздохнула она. — Тебя так просто убедить!.. Увы, я не Карна, не Валькирия. Ты очень хотел увидеть её, и я сыграла…
— Хочешь переубедить меня? Но зачем?
— Чтобы ты не заблуждался! Смотри, я обыкновенная, земная…
— Нет!
— Спасибо, милый! — Она поцеловала его в глаза. — Мне очень приятно…
— Нет!
— Ладно, признаюсь! — тихо засмеялась она. — Я умею отводить глаза. Но это не такое уж великое искусство. Им владеют многие женщины от природы…
— Не верю! — Он помотал головой. — Это сейчас ты отводишь глаза. Почему ты не хочешь сказать правду о себе? Ты сильно изменилась. Когда мы виделись в последний раз…
— Неужели ты не видишь, как изменилось время с той поры? Всё уже не так, как было!
— Я всё вижу!.. И гнев твой увидел, когда заговорила о мести… За гибель Страги! Не переубеждай, пожалуйста, не жалей меня!.. Это был не женский гнев, даже не человеческий — божественный…
— Потому что Страга был моим женихом, — вдруг вымолвила она грустно. — И нынче я должна была выйти замуж…
— Вот как? — изумился он и помолчал. — Но Страга любил другую… Я могу рассказать тебе…
— Не нужно, я всё знаю, — остановила она. — Ты только скажи мне: эта девочка… Эта девушка пришла к камню?
— Нет, не пришла…
— Поэтому Страга погиб, — заключила она и вздохнула. — Его никто не хранил, никто не творил над ним обережный круг.
— А ты?
— Я хранила тебя. И отняла тебя у смерти.
— Но это… недоступно человеку! Это Божественный Промысел!
— Теперь ты хочешь убедить меня, что я — Валькирия! — снова засмеялась она. — Нет, правда, мне это очень нравится! Но, к сожалению, я родилась на земле. Видишь, обыкновенные руки. Насквозь пропахли лекарствами. И халат… Я врач и кое-что умею. То, что не могут другие.
— Умеешь отнимать у смерти?
— Не всегда удаётся… Тебя отобрала. — Она была счастлива. — Хотя было нелегко… Сильное переохлаждение организма, судороги. Ты замерзал…
— Ты согрела меня… грудью? Или это снилось?
— Нет, не снилось, и я не отводила тебе глаз. — Она торжествовала. — Только не спрашивай больше ничего, ладно? Мало интересного. Просто очень древний способ возвращения к жизни умирающих воинов.
Он чувствовал, как она старается скрыть всё то, что поневоле открыла и что ей запрещено было открывать. Она разрушила выстроенный в его воображении образ Девы-Валькирии, тем самым как бы приземляя себя, упрощая действо до элементарного действия. Скорее всего, она хотела остаться земной, однако неведомая сила каких-то условий, ритуалов, либо обстоятельств диктовала ей другое существование. Он радовался её стремлению, угадывал в нём желание сохранить своё имя и земные чувства, и одновременно ощущал разочарование, ибо теперь ему становилось нестерпимо жаль расставаться с Валькирией. Пусть придуманной, рождённой из домыслов и догадок, однако возбудившей в нём неведомое, никогда не испытанное ликование от высшей, непорочной близости.
