– Вышло время, – безжизненно посмотрел на него Ролан.
Убила его Аврора. Как есть, убила. Такой удар нанесла, что и жить незачем. Не хочет она ждать его двадцать пять лет. И свобода ей нужна…
Со свободой понятно. Аврора еще молодая, ей не поздно выйти замуж, создать новую семью. Ясно и с тем, что четверть века – это невыносимо большой срок. Но ведь Аврора однажды уже вытащила его из заключения. У нее деньги, у нее люди, которые могут решить вопрос, как это в свое время сделал Алик Мотыхин. Но, похоже, у Авроры нет никакого желания помогать ему с побегом. Не нужен он ей. Все правильно, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. На этап…
– Ну, все, бывай!
Храпов небрежно махнул рукой в сторону Ролана и с чувством исполненного долго вышел из камеры.
Дверь больше не закрывалась. Ролана вывели в коридор и отконвоировали на склад, где он получил по описи свои вещи из тех, что полагались ему в неволе.
Тихонов переоделся в спортивный костюм, сунул в сумку теплую жилетку – на будущее. Неплохо было бы получить что-нибудь из съестного, но посылок на его имя за последний месяц не было. Даже из одного этого можно было сделать вывод, что Аврора поставила на нем крест.
Что ж, раз уж так вышло, он готов взойти на свою Голгофу. И на этап пойдет, и срок свой до самого донышка выберет. Авроре же бог судья…
Лай собак остался позади, но еще слышны окрики конвойных, расфасовывавших по вагонам бурлящую арестантскую массу. Погрузка завершена, этап может следовать по маршруту. Но не факт, что в путь Ролан отправится сегодня. Только в одной точке отправления могут задержать на день-другой, и еще на каждой станции будут мурыжить. А солнце печет жарко, обшивка вагона накалена, внутри духота, вонь от немытых тел…
«Столыпинский» вагон уже не тот, что прежде – он совсем не похож на деревянную теплушку, в которой перевозили заключенных в прошлом веке. Внешне он похож на багажный вагон, но значительно укреплен с бортов и особенно снизу, чтобы зэки не могли вскрыть днище. Разделен на две части: в одной восемь купе для заключенных – три малых, карцерного типа, и пять больших; в другой размещается караул и даже кухня.
Ролан почему-то думал, что ему достанется карцер, но его запихнули в обычную камеру, в четвертое по счету купе. Более того, ему повезло, потому что он зашел туда первым и успел занять нижнюю полку. Напротив разместился щекастый и задастый здоровяк, на вторую запрыгнул щуплый паренек с темным от загара лицом и хищным оскалом. Рядом с ним умостился верзила в пыльных сандалиях пятидесятого размера, за ним в отсек втолкнули коренастого мужчину с лысой шарообразной головой и тяжелым взглядом. За ним в купе втиснулся чернобровый парень с татарским разрезом глаз, которого толкнул последний постоялец – спортивного сложения парень с выпученными то ли от испуга, то ли от природы глазами. Двумя руками прижимая к груди сумку, парень озирался по сторонам и дрожал, как отрезанный собачий хвост.
– Я те ща зыркалы в башку затолкаю! – шикнул на него татарин.
Парень вжался спиной в решетчатую дверь, отгораживавшую купе от коридора. Следующей жертвой должен был стать Ролан.
– А ты чего вылупился? – рыкнул на него татарин. – Быстро на пальму запрыгнул!
Разумеется, у Ролана не было никакого желания лезть на третий ярус, а если точней, то на багажную полку, которая также входила в число спальных мест.
– А ты раком загнись, я с тебя запрыгну!
– Че?!
Татарин замахнулся на него растопыренными пальцами, но Ролан не стал запугивать его в ответ – сразу ударил пальцами по глазам.
– Уй-ёё! – взвыл потомок Чингисхана, опустился на корточки и уперся спиной в дрожащего паренька.
– В следующий раз кадык сломаю, – укладывая голову на сумку с вещами, с невозмутимым спокойствием предупредил его Ролан.
Он готов был перегрызть горло любому, кто собирался силой отобрать его место. Нижняя полка – это не просто прихоть, это жизненная необходимость. В купе жарко как в бане, горячий воздух поднимается вверх, и если внизу духота, то наверху и вовсе ад. Окна в камере нет, только отдушина, воздух через которую едва поступает. Окна с матовым непрозрачным стеклом есть в коридоре; их можно опустить, но никто этого не делает, потому и ужасное пекло в вагоне.
– А мне ты что сломаешь? – спросил коренастый с шарообразной головой.
Ролан в упор посмотрел на щекастого и задастого, вдалбливая в него тяжелый гипнотический взгляд:
– Я тебя ща самого сломаю!
Щекастый дрогнул, поплыл, будто студнем сполз с нижней полки и забрался на верхнюю. Да по нему и было видно, что не может он тягаться на равных с матерым зэком.
– Ва-аще, страх потеряли, – недовольно пробормотал шароголовый, усаживаясь на освобожденную полку.
К нему тут же подсел татарин. Потирая отбитые, но все же зрячие глаза, он злобно, хотя и беспомощно, смотрел на Ролана. В конце концов досталось пучеглазому парню.
– Ну чего стоишь? На пол! Сидеть! – гавкнул на него татарин.
Он был в одной майке, и на его груди просматривались две волчьи стаи, сцепившиеся друг с другом в жестокой схватке. Красиво исполнено, видно, что специалист работал, но по большому счету эта картина ничего не проясняла. То ли татарин давал понять, что смысл его лагерной жизни – это грызня со всеми, то ли заявлял о себе как о воровском бойце, то ли он просто поклонник дикой звериной красоты. Молодой еще, лет двадцать пять ему, может, чуть больше, а в нынешние времена тюремные татуировки часто накалывают наобум, без какого бы то ни было знакового смысла.
Но шароголовый имел наколки, которые подтверждали его высокий лагерный статус. Он был в футболке, когда конвоир заталкивал его в купе; ворот немного сдвинулся в сторону, и Ролан успел заметить под ключицей шестиконечную звезду, а если точнее, шрамы, которые остались на ее месте. Возможно, когда-то он был крутым лагерным авторитетом или даже законным вором, разжалованным за какие-то грехи. А может, наколол эти звезды не по рангу, за что и поплатился. В таких случаях самозванцам дают срок, чтобы вывести наколки – можно стеклом вырезать или огнем выжечь. Шароголовый, похоже, выбрал первое. Но под шрамом все равно заметна была звезда.
Пучеглазый парень жалко кивнул и сел на корточки, спиной прижимаясь к двери. Ему полагалась лежанка между полками второго яруса, но на ней сейчас полулежал верзила с пятидесятым размером ноги, поскольку доска уложена была на его полку. Если эту лежанку откинуть, то свободное пространство в купе и вовсе станет с овчинку. Поэтому лучше пусть он сидит на полу…
Шароголовый пристально смотрел на Ролана, нервно пожевывая нижнюю губу, наконец спросил:
– Ты кто будешь?
– Тихон я. Честный арестант. И давай без вопросов, – небрежно поморщился Ролан.
– А если ты петух?
Тихонов так резко вскочил со своего места, что коренастый невольно зажмурился. Но Ролан не стал бить его. Он погасил скорость, плавно сел на свою полку.
