– Еще бы не играешь, почти всегда у меня выигрываешь! Ты что, правда меня не помнишь?
– Нет.
– Здорово тебя профессор приложил.
– Кто?
– Профессор… Ты что, правда ничего не помнишь? Вы с ним по парку гуляли, он тебя теорией поля грузил… Он всех этой теорией грузит. Дескать, он ее раскрыл, обосновал, сделал все необходимые расчеты и теперь может летать.
– Как это?
– В этой теории заключена гравитационная энергия, которую он научился использовать в личных целях. На ботинках у него образуются особые антигравитационные завихрения, которые отрывают его от земли. Вот он и показывает всем, как умеет летать. А летать он не умеет. И ты ему об этом сказал. Так он тебя за это булыжником по башке…
– Булыжником?!
Торопов огладил пальцами уже уменьшавшуюся, но все-таки еще прощупывающуюся гематому на затылке.
– Гладенький такой булыжник. Его Ерема все время шлифовал, это его любимое занятие. Он мимо вас проходил, а профессор этот булыжник у него вырвал… Я слышал, ты клоуна какого-то ищешь? – в словах санитара прозвучала откровенная насмешка.
Торопов поджал губы. Он уже и сам переставал верить в клоуна. Как будто не за ним он гнался, а за призраком… Но кто же тогда убил Горуханова? А может, и Горуханова никакого не было?.. Павел пальцами сжал виски, чтобы унять пульсацию в них. Казалось, где-то в глубине сознания кто-то стучал в барабан, и этот пугающий тревожный звук отзывался в ушах эхом и болью. В какой-то момент Павлу показалось, что он и вправду сошел с ума.
6
От возмущения волосы на голове у Маши встали дыбом. И руки с выставленными вперед пальцами она подняла, и спину дугой выгнула, как кошка перед схваткой с собакой, которая загнала ее в угол.
– Не надо меня трогать руками! Я тебе не музейный экспонат! Я живая!
– Так докажи, что ты живая!
Павел поднялся с койки, шагнул к жене.
– Стой! – запаниковала она. – Еще шаг, и я закричу!
– А вот этого не нужно, – испуганно попятился он.
Торопов уже понял, в чем заключено его спасение. Эльвира Тимофеевна не должна знать, что Маша снова наведалась к нему ночью… Завтра он скажет психиатру, что никаких клоунов нет, и этим заставит ее поверить в то, что он в здравом уме. А про жену он промолчит. Не было ничего. И скоро врачи поймут, что он окончательно выздоровел. Он скажет спасибо им и чокнутому профессору, который булыжником избавил его от сумасшествия, после чего помашет всем ручкой. Тогда он и клуб свой на Фабричной улице навестит, и общежитие, чтобы на месте уже разобраться, что было в его жизни, а чего не было.
– Не надо кричать! – покачал головой Торопов.
За дверью – дежурный медперсонал: сестра, санитары, и если Маша поднимет шум, они сбегутся, узнают о ее появлении. Тогда придется рассказать Эльвире Тимофеевне, что Маша снова является к нему, и этим он подтвердит свою душевную болезнь.
– Тогда вернись на место! – повелительным тоном сказала Маша.
И волосы ее снова мягкой волной растеклись по плечам, и руки расслабленно опустились. Спина ровная, одно бедро нарочно приподнято, чтобы подчеркнуть волнительные очертания роскошного тела. Платье на ней бархатное, темно-синего цвета, короткое, облегающее. Павел помнил, как она шла с ним под ручку в этом платье по главной улице города, как мужчины оборачивались вслед. Она была чертовски красива, его Маша… Но лучше бы она была уродиной, тогда бы не появился в ее жизни Юра, которого она полюбила наравне с мужем. А может, и вместо него. Тогда бы Павел не сидел в тюрьме, тогда бы не сходил с ума…
– Не надо меня лапать, понял? – набросилась на Торопова Маша, едва он вернулся на свою койку.
– Почему не надо! Ты же моя жена!
– А зачем ты в меня стрелял? Ты стрелял, ты уничтожил все!
– Тогда зачем ты приходишь ко мне?
– Чтобы ты знал, насколько гадко ты поступил!
– Я это давно уже понял.
– А не надо понимать! Надо осознавать! И душой осознавать, и телом… Скажи, ты жег себя каленым железом?
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы наказать себя! Чтобы выжечь свою гордость, свою ревность!
– Я семь лет отсидел, тебе этого мало?
– Почему семь лет? Ты отсидел пять лет! И три года ты провел здесь, в этой больнице! Ты псих, Паша! Ты просто псих! – Маша презрительно выпятила нижнюю губу. – И ты навсегда здесь останешься!
– Не хочу я здесь оставаться! – обхватив голову руками, в отчаянии мотнул ею Торопов.
Если уж Маша говорит, что в психбольнице он провел три года, значит, это действительно так…
– А придется! Я буду приходить к тебе каждую ночь. Я буду стоять у тебя над душой. Над твоей больной душой! И ты не сможешь спрятаться от меня! И никакие клоуны тебя не спасут!..
– Ты жестокая!
– Я жестокая? – скривилась Маша. – И это говоришь мне ты! Тот, кто стрелял в меня! Ты убил Юру. А ведь я так его любила. Где он сейчас? Гниет в земле! А ты? Ты лежишь здесь живой и здоровый, сытый, в тепле, на мягкой постели… Ну, не совсем здоровый. Больной на всю голову! Но ведь живой же! А Юра… Как же я тебя ненавижу!
– Ты говорила, что любишь и его, и меня.
– Да, но тебя я еще и ненавижу! И хочу, чтобы ты мучился всю жизнь!
– Почему ты приходишь только по ночам?
– Я прихожу к тебе, когда ты спишь. Мне нравится тревожить твой сон.
– Ты не живая, в тебе нет тепла. Ты призрак!
– Нет, я живая… Может, тебе сказать, где я живу днем? И с кем?
– Скажи.
– С клоуном я живу.
– С каким клоуном? – встрепенулся Торопов.
– С тем, который Горуханова убил…
– Не было никакого Горуханова. Не было клоуна…
– И клоун был. И Горуханова убили.
– Но ты же сама сказала, что я уже три года здесь лечусь. Не мог я у Горуханова работать, не мог видеть, как его убили…
– Ты и не видел. И за клоуном не гнался… А клоун есть. И он убивает…
– И как мне его найти?
– Сначала найди меня. Тогда найдешь и клоуна… Прощай! Клоун меня зовет. До завтра!
Маша резко повернулась к Торопову боком, стремительно приблизилась к двери, открыла ее и вышла в коридор. Павел ринулся было за ней, но, спохватившись, замер на месте. Нельзя ему идти за женой, чтобы, как в прошлый раз, не столкнуться в дверях с Эльвирой Тимофеевной. Придется тогда объяснять ей, что к нему приходила Маша, а это для врача лишний повод обвинить его в сумасшествии. А ведь Маша разговаривала с ним громко, на повышенных тонах, даже кричала – Эльвира Тимофеевна могла услышать ее, пойти на шум…
