– Я сразу за тобой, Топор, откинулся. Ты же знаешь, я человек авторитетный, у меня на воле все в цвет.
– Да знаю, браток, знаю… Значит, и ты в прошлом году откинулся?
– Ага, осенью…
Вдруг спохватившись, Мазок оглянулся по сторонам. Перрон жил своей жизнью, одни люди покидали его, другие, напротив, шли к вагонам готовых к отправлению электричек. Но могли здесь появиться и омоновцы. Хорошо, если те, чье доброе к нему отношение оплачено звонкой монетой, и плохо, если это будут неприкормленные стражи порядка. Ведь и огрести можно почем зря.
– Пошли, тут местечко одно есть, побазарим в тишине, – предложил Сеня.
Мазок спрыгнул с платформы на щебеночную насыпь, через железные пути увлек Павла к проходу в ограде вокруг вокзала, вышел с ним на шумную улицу, завернул в небольшое кафе, где клиентам предлагались кофе, разогретые в микроволновке бутерброды, подозрительного вида котлеты, заветренные куриные ножки.
За прилавком стоял широколицый азиат в замызганном поварском колпаке. Зал на шесть столиков пустовал, и еще Мазок, изображая из себя крутого авторитета, распорядился никого больше не обслуживать. Азиат покладисто кивнул, но стоило Сене занять место за столиком, как он принял заказ у горбоносого кавказца в клетчатой кепке-аэродроме.
Павел с жадностью набросился на разогретые в печке окорочка, за которые, надо сказать, он заплатил из собственного кармана. Пришлось и на кофе для Сени раскошелиться.
– Как же ты до такой жизни дошел? – с сожалением, но больше злорадствуя, спросил Мазок. – В поездах деньги поднимаешь.
– Да нет, просто лопатник увели, а там деньги, паспорт, все дела… Еще ногу проколол, в больницу попал, костылями там обзавелся. Из Питера в Москву на электричках добирался. Ну, снял пару сотен по ходу дела. Где наша не пропадала?
– А в Питере чего делал?
– Подруга у меня там, гостил у нее…
– Красивая? – повелся Мазок.
– Не то слово. Любой каприз, и забесплатно. Я с ней весь отпуск зависал. А потом, когда обратно стал собираться, непруха началась. Сначала лопатник, затем нога. Но поверь, баба того стоила.
– В отпуске, говоришь, был.
– Ну да, я же в Ульянове работал. У Горухана в клубе.
– У Горухана… – уважительно глянул на Павла Мазок. – Ты же с ним в кентах был… Я с ним тоже здесь пересекался. Один мой кореш с ним вась-вась, дела с Горуханом перетирал, ну, и меня с собой брал.
– И что?
– Да так, к слову, – пожал плечами Мазок.
Нечем ему было похвастаться, кроме как отдаленной общностью интересов, потому и замолчал он.
– Нет больше Горухана.
– Да ладно! – вскинулся Сеня.
– Киллер завалил. В июне похоронили…
– Не знал… Блин! А ведь какой человек был! Батыр, беленькую давай, друга помянуть надо! – Мазок властно щелкнул пальцами в сторону бармена.
– Да надо бы помянуть, – кивнул Павел. – А когда твой кореш с Горуханом встречался?
– Да весной, в марте, кажется.
– А что за дела?
– Да проблемы какие-то… Я так понял, Парижанин помочь ему вроде бы мог.
– Чем?
Мазок задумался, но чувствовалось, что ответа он не знал. Не той величины фигура, чтобы люди высокого криминального ранга близко подпускали его к себе. Потому и стоял он в стороне от основных событий и не знал, что Горуханова больше нет.
– Да не важно… Мы на «Мерсах» подъехали, люди там уважаемые, я с ними на равных, все дела, – распустил хвост Сеня. – Горухан меня увидел, здорово, говорит, брат, как дела, все такое. Поговорили, он прослезился; не забывай меня, говорит. А я забыл. Ты представляешь, брат, я забыл, что Горухан мне завет оставил! – ударил Мазок себя в грудь. – Надо было звонить ему, узнавать, что там да как, а у меня дел под завязку – то одно, то другое, закрутился, завертелся. А может, ему помощь моя нужна была! Может, он в ней нуждался! Никогда себе этого не прощу!
Мазок лихо скрутил пробку с поданной бутылки, наполнил граненые стопки.
– Никогда себе этого не прощу! Ну, Горухан, братишка, не поминай лихом! Пусть земля тебе будет пухом!
Выпив, он с позерской горечью швырнул стопку на пол с такой силой, что та разлетелась на мельчайшие осколки.
– Я обманул тебя, брат, – с наигранным чувством вины сказал Павел. – Я в Питер не в отпуск ездил. А на поиски человека, который убил Горухана.
– Где этот гад? – яростно спросил Мазок, продолжая работать на публику.
А ему было для кого рвать жилы. Не так давно его «быки» зашли в кафе, сели за соседний столик.
– Ушел. Но его можно взять. Ты же знаешь, Горухан в большом авторитете.
– Не вопрос.
– За него большой спрос.
– Лично на куски мокрушника порву!
Казалось, еще чуть-чуть, и Мазок начнет рвать на себе рубаху.
– Если ты это сделаешь, братва тебя знаешь как зауважает! – стал подмасливать Сеню Павел.
– Да меня и так все уважают… Но, по-любому, дело того стоит. Мне Горухан за брата был, я за него любого порву!
Мазин смотрел в зеркало на стене, любуясь собственным отражением.
– Кто такой Парижанин? – спросил Торопов.
– Что?! – возмущенно и насмешливо вытаращился на него Мазок. – Ты не знаешь Парижанина?
– Ну, краем уха слышал…
– Да он здесь за всем смотрит! Здесь ни одна муха личинку без него не отложит, понял!
– Я так понимаю, Горуханову он помочь не смог.
– Ну, это не наши с тобой дела, – понизил голос Мазок.
– Я так думаю, он тоже ищет, кто Горухана сделал.
– Ну, может, ищет, а может, и нет…
– Но ему же будет интересно узнать, что там да как.
– По-любому.
– Я скажу, что мы вместе убийцу нашли. Только я сам говорить с ним буду. Ты меня с ним сведешь?
– Легко. А точно скажешь, что мы вместе? – заискивающе посмотрел на Павла Мазок.
– Точно.
Сейчас Торопов был готов на любую ложь, лишь бы поскорей выйти на людей, способных ему помочь реальным делом.
5
Павел почему-то думал, что Парижанин – это аристократичной внешности мужчина, с жесткими, но в чем-то изысканными и даже утонченными манерами, но им оказался неотесанного вида мужлан с хлюпающим носом и булькающим голосом. И только чересчур мягкое в произношении «р» делало его похожим на жителя французской столицы в классическом, разумеется, представлении. Вне всякого сомнения, и в большой французской семье хватает своих уродов. Прическа, как у Карлсона, брови, как у Вия, нос красный, влажный, с пучками торчащих из него волос, а в уголках губ – белые выделения, которые образует высохшая слюна. Костюм на нем такого же цвета и покроя, как у Павла, такой же мятый, но засаленный, и черная рубашка не первой свежести.
