Спартаку все равно, кто будет наводить порядок. Он смотрящий в камере, но есть еще староста в лице Тёмы, с него и спрос.
Да и некогда Спартаку. Вместе с мастерами из камеры ушел вертухай, и теперь можно позвонить Юле. Электрики передали ему мобильный телефон от Гобоя, денег на счете много, можно звонить сколько угодно. Главное – шконку свою зашторить, чтобы надзиратель не засек.
– Привет, любимая!
– Наконец-то! – обрадовалась Юля. – А то Миша говорил, что телефон тебе передали, а ты все не звонишь.
– Нельзя было, а сейчас можно. Поверь, тебе первой позвонил... Как там у тебя?
– Ничего. Все хорошо. Только скучно. Ты хотел горничную нанять, я отказывалась, но теперь хочу. Хоть поговорить с кем-то можно будет. Дом большой, комнат много, все время кажется, что кто-то ходит... А если кошку завести?
– Да хоть две, – улыбнулся Спартак.
– Миша говорил, что тот милиционер до сих пор в коме.
– Значит, судьба у него такая.
– Но это и твоя судьба.
– Не переживай, я здесь ненадолго.
– А вдруг пятнадцать лет дадут?
– Сбегу.
Он часто думал, как быть, если ему накрутят по максимуму. Пятнадцать лет – это слишком много. Даже для реального законника много. Но ведь можно сбежать. И этот вариант вполне осуществим.
– Будешь любить Огурцова Архипа Феоктистовича?
– Хоть Огурцова, хоть Баклажанова. Я тебя любого люблю...
– За кордон, если что, уйдем, там жить будем.
– Куда угодно.
– Но пока рано об этом думать. Может, все еще наладится, лет пять-шесть дадут...
Спартак весь день провел в камере, не считая прогулки. Но на допросы к следователю его не водили. Похоже, дело об убийстве Пятака спустили на тормозах. И хотя рано еще делать выводы, но Спартак надеялся на лучшее.
– Много.
– Что, не дождешься?
– Конечно, дождусь! А посылку передали?
– Да, все путем.
Телефон Спартак получил из рук в руки, менты ничего не видели. А передачку вертухаи без внимания не оставили, но там ничего запрещенного не было: сигареты, чай, масло, сало, колбаса, фрукты, конфеты, печенье, варенье в пакетиках. Ни водки, ни наркотиков.
– Носки там были?
– Шерстяные, – улыбнулся Спартак. – Ну зачем летом шерстяные носки?
– А кондиционер?
– Я не подумал, ты подумала. Спасибо тебе... Кондиционер, да, работает. Может, и носки пригодятся. Тогда уж и костюм шерстяной нужен...
– Завтра будет, – мгновенно среагировала Юля. – Завтра передам посылку. Миша сказал, что хоть каждый день можно.
– Запас, конечно, карман не тянет, но каждый день не надо.
– Ну хотя бы через день.
– Через два.
– Нет, через день. А может, я что-нибудь горячее передам? Кулебяку с форелью хочу приготовить, как ты любишь...
– Готовь. А я Мише позвоню, он все сделает.
Напоследок Спартак сказал Юле, что не прощается с ней. Ведь теперь они постоянно на связи, он может позвонить ей в любой момент. Так же, как и Гобою.
Миша ждал и звонка, и благодарности за свою сноровку. Отказывать ему в похвале Спартак не стал и за информацию о Силантьеве сказал «спасибо». Еще попросил собрать досье на начальника оперативной части, на других замов начальника следственного изолятора. Ну и за рыбную кулебяку замолвил слово. В тюрьме, как и на рынке, все продается и покупается, только продавец не выставляется напоказ, его искать надо и уговаривать, в этом вся разница. Гобой заверил, что прикормил приемщицу и она сделает все как надо.
Потом Спартак позвонил Мартыну. Тот оказался в курсе всех дел.
– Я слышал, ты на киче волну поднял! – восторженно сказал он.
– Я же должен соответствовать, – хмыкнул Спартак.
– Объявился?
– Нет. И не хочу. Пока не хочу. Сначала статус надо поставить, все здесь под себя взять, тогда и объяву можно сделать...
– А что с Ростомом? Молчит?
– И он, и Тархан.
– Им сейчас не до тебя.
– Я в курсе.
– Ты это, знай: если там вдруг что, мы за тебя любого уроем.
– Пока не надо. Пока все спокойно.
– Ну, ты, главное, знай...
– Спасибо. Хотя здесь и не принято так говорить.
– Я слышал... Ты знай, что мы за тебя горой!
– И знаю, и верю. Как там Рита?
– Спасибо, ничего. Я ее так спрятал, что сам черт не найдет.
– С Тартарынью вопрос не решал?
– Пока нет. А как волна уляжется, ребят пошлют. Не переживай, Робинзон за косяк ответит...
– Я не за Робинзона, я за ментов.
– А-а... Ну, я посылал человека вопрос пробить, так его чуть не повязали. Следак предупрежден, против Робинзона идти боится. Ничего, решим вопрос. Главное – с тобой разобраться. Этот, Удальцов который, совсем не удалой, в натуре. В себя приходить не хочет. Лежит себе как бревно, но и задвигаться вроде бы не собирается...
– Как на рынке дела?
– Все в порядке.
– А павильон в шестом секторе?
– Сегодня там был, все по графику. Можно ускорить, но зачем? Тут главное, чтобы надежно все было. Ты за эти дела не переживай, я руку на пульсе держу...
– Скучно здесь будет, если не переживать.
– Тогда не вопрос.
Рынок расширяется, строится, года через два целиком под крышу уйдет. Есть у Спартака такие планы, и они уже осуществляются. Главное – руку на пульсе держать, а для этого у него есть телефон. И верные друзья...
Уборка в камере уже закончилась. Спартак откинул ширму, обозрел пространство. Чисто, кондиционер прохладный воздух гонит, телевизор тихонько работает, чтобы ему не мешать. И Сахарок весь такой карамельный перед его шконкой стоит – слащаво-угодливая улыбка, заискивающий взгляд.
– Спартак, может, вам чем-то помочь? Ну, постель там застелить!
– Зачем? – поморщился Спартак.
– Просто хочется вам помочь.
– Я тебя просил?
– Нет. Но мне совсем не трудно.
– Я же говорил тебе, без моего разрешения ничего не делать.
– Вот я и спрашиваю...
– Идиот!
– Идиот ты, Сахарок. Идиот сахарный, – подхватил Крыж. – И шнырь позорный. Давай, мою постель застелишь.
Спартак недовольно покачал головой, но ничего не сказал. Сахарок сам поставил себя в глупое положение. Ладно, в камере полы мыть, так это Тёма его назначил, в помощь дневальному, чье дежурство было отмечено в графике, и еще с ним паренек из «мужиков» корячился. Хорошо пол вымыли: ни пыли на нем, ни разводов. А вот свои услуги уважающий себя арестант предлагать не станет: унизительно это. Сахарок предложил, значит, себя не уважает. Значит, ему нравится прислуживать другим арестантам, и он – шнырь по жизни. И с какой бы неприязнью Спартак ни относился к Крыжу, он ничего не мог ему сказать. Жесткие законы в тюрьме. Да и на воле среди правильных пацанов такая же байда. Это у лохов все просто, они легко переступают через себя; могут и свое унижение себе простить, и чужое оправдать, ссылаясь на некие моральные принципы. А в тюрьме правит закон силы, и слабаков здесь ставят на место раз и навсегда.
