– А мне все равно, что со Спартаком, опустили его или убили. Я за него по-любому спрошу... Лично спрошу! – рассвирепел Мартын.
Он должен изображать праведный гнев. Он обязан рвать и метать, чтобы все видели, как он переживает за Спартака. Чтобы все утвердили его на свято место, которое вдруг стало пусто... Но дело в том, что ярость его была искренней. Не зарится он на место Спартака. И плевать ему, что его опустили. Он готов принять друга таким, каким его сделали менты и прочая шваль.
– Спросить, конечно, надо. Даже не знаю, что делать...
– Не знаешь, так я тебе скажу. Для начала переоденься. Костюмчик у тебя ладный, но для дела не годится.
– Для какого дела? – не понял Гобой.
– Для темного. Угрюма трогать не будем, он уже совсем ракушками оброс. А Бабая возьмем. Я, ты и Бабай. Где живет этот мент поганый, ты знаешь.
– Знаю.
– Ехать недолго. Волыны есть...
Мартын мог бы поднять спецбригаду, но душа требовала личного участия. Спартак – его брат, и за него он обязан отомстить собственной рукой. Только тогда он вправе занять его место...
– Что, прямо сейчас? – в замешательстве спросил Гобой.
– А ты что, руки боишься замарать?
– Нет. Но надо бы посидеть, подумать...
– Вот в машине и посидим. И подумаем.
– Лестница нужна.
– Зачем?
– Силантьев на втором этаже живет. Хрущевка у него, балконы выступающие, можно лестницу к нему приставить и залезть. Окно вырезать и в квартиру забраться. Рожка надо взять, он спец по этим делам. И на балкон залезет, и стекло вырежет, чтобы дверь открыть.
– Ну вот, а говоришь, думать надо.
Гобой и лестницу разборную нашел, и машину организовал, и людей своих к делу приобщил, но в квартиру к начальнику тюрьмы лезть не пришлось. Все вышло гораздо проще. Им помогла случайность...
* * *
Голова кружилась, перед глазами все плыло, земля уходила из-под ног. Но водка здесь ни при чем. Это все наркоз, усугубленный алкоголем.
Силантьев приехал домой на служебной машине, но зуб разболелся так, что пришлось идти в стоматологию ночью, по темноте. Но оно того стоило. Состояние хоть и неважное, зато зуб уже не ноет. Болит, но нервы не выкручивает. Это уже утихающая боль, и бессонная ночь ему не грозит...
Хорошо, что он пошел в больницу в форме. Как чувствовал, что врач откажется его принимать из-за того, что от него пахло водкой. Стоматолог просто собирался уходить домой. Но форма и подполковничьи звезды возымели действие, а когда врач узнал, что Силантьев начальствует в следственном изоляторе, даже отказался взять у него деньги за экстренную помощь. У него брат под следствием, а Силантьев запросто мог устроить его в хозобслугу, чтобы он при тюрьме срок отбывал. Тесен мир...
Черная «Волга» подъехала тихо, в какой-то момент Валерий Дмитриевич даже подумал, что это водитель Сергей приехал за ним. Но почему тогда открывается задняя дверца, почему чьи-то сильные руки заталкивают в салон, душат его?..
Очнулся Силантьев на свежем воздухе. Он сидел на траве, влажной после дождя, над головой шелестели листья, где-то неподалеку заливался соловей. Но Валерий Дмитриевич ничего не видел. Руки были связаны за спиной, на глазах повязка.
– Кажись, очнулся, – услышал он чей-то голос.
– Кто вы? – в паническом ужасе спросил Силантьев.
Он отчаянно крутил головой, пытаясь скинуть повязку, но тщетно. Только голова закружилась и тошнота к горлу подступила.
– Могильщики твои. А вот яму ты сам выроешь. А мы закопаем, – насмешливо проговорил неизвестный.
– Зачем закапывать? Пусть все знают, что мы за Спартака спросили.
– За Спартака?! – взвыл Валерий Дмитриевич.
Не думал он, что расправа будет такой быстрой и жестокой. А ведь Гуртов его предупреждал...
– Да, за Спартака. Ты его опустил, за это и ответишь. Мы на такие тонкости заморачиваться не будем, поэтому просто тебя убьем.
– Но я ничего не знаю! И я его не опускал!
– А это без разницы. Ты начальник тюрьмы, ты за беспредел и ответишь.
– Он же опущенный... Вы не должны за него заступаться, – жалко пробормотал Силантьев.
– Кто тебе такое сказал?
– Ну, это не по вашим понятиям...
– Это не по твоим понятиям. А у нас понятия свои. И за Спартака мы тебе глотку перережем... Махмуд, поджигай!
Кто-то зашел сзади, одной рукой крепко сжал подбородок, а другой приставил холодный нож к горлу. Силантьев почти физически ощутил, как душа уходит в пятки.
– Не надо! Не за что спрашивать! Не опустили его!
– Махмуд, погоди...
– Хотели, но не вышло...
– А если точней?
– Он их всех покалечил.
– Кого? Лохмачей?
– Да. Он их всех избил. Всех троих...
Это действительно было так. Спартак оказался самым настоящим монстром и так избил прессовщиков, что двоих пришлось в реанимацию везти. А может, это и хорошо. Если, конечно, друзья Спартака его помилуют. Хотя вряд ли...
– Спартак может, – веселым голосом сказал кто-то. – Его хрен завалишь. Его пуля не берет, а ты каких-то позорных лохмачей ему подсунул...
– Это не я!
– А кто?
– Я, когда узнал, что происходит, в камеру пошел, но Спартак без меня там во всем разобрался.
– Не ты? А кто? Кум?
– Кум?! Да, кум...
– Гуртов Яков Александрович?
Здесь, в этом темном безлюдном месте, фигура начальника оперчасти казалась смутной, безликой, но вот она обрела конкретные черты и стала вполне осязаемой. И согласиться с тем, что во всем виноват Гуртов, значило предать и его самого, и свой служебный долг.
– Да, он.
Подполковник Силантьев хотел жить. Он и квартиру скоро новую получит, и очередное звание уже не за горами, а там, глядишь, и в ГУИН на генеральскую должность переведут. А тут раз, и темнота на веки вечные. Нож острый и в горло войдет глубоко-глубоко...
– Но у него ничего не получилось, так?
– Ничего. Ваш Спартак всех раскидал.
– Тогда считай, что тебе повезло. Плевать нам на кума, спрашивать будем с тебя. И если вдруг ты нам наврал, если Спартака опустили, в следующий раз с тобой будет разговаривать снайпер. Понял, мент?
– Д-да.
– Тогда живи. И возвращайся к жене. Но с одним условием...
Силантьев готов был принять любое условие, лишь бы жить.
Обидно, до боли обидно, что Спартак не очень-то и наглел. Он же ясно сказал, что не тронет сына и жену. И еще кабинет предлагал отремонтировать и обставить. А то, что об арестантах заботился, так ведь это совсем неплохо, даже замечательно, что в камере теперь есть кондиционер, телевизор, холодильник... Денег у него много, он мог бы улучшить условия и в других камерах. Не надо было его в пресс-камеру отправлять. Не заслужил он этого...
