– Да, была малява, – скривился Абакум. – Была постанова. Отписал Таежный, что сам ты не назовешься. И на тюрьме не назывался... Козырять, говоришь, нечем, да?
– Срок не мотал, если дисбат не считать.
– Не считать, – кивнул вор, но в глазах его мелькнул интерес. Тускло-тускло мелькнул, и все же. – Что там за «картинка» была? – Абакум нарочно вставил жаргонное слово, это была своего рода проверка. И Спартак понял, о чем речь. Про статью его спрашивали, за что в дисбат загремел.
– Прапору челюсть сломал.
– А сейчас?
– Мента ушатал. Он из комы еле вышел...
Спартак рассчитывал, что история с ментом придаст ему вес. Но Абакум только головой покачал:
– И тогда бакланка, и сейчас... А у Аркана четыре хода, и все по уважаемым статьям. У Скорняка – три, тоже очень уважаемый человек. Всю жизнь по лагерям, блатную музыку от сих до сих знает. И почему Аркан до сих пор жулик? Почему Скорняк жулик? А потому, что не тянут они на корону. Они так считают, что не тянут. Не созрели, говорят. А ты раз – и созрел, да?
– Я этого не говорил.
– Но корону принял. Потому что ты там, на воле, величина, да? Потому что на деньгах все замешено. А здесь все по-другому. Здесь нам видно, что твоя корона из фальшивого золота...
– Я этого не признаю, – покачал головой Спартак.
– Мы признаем, – мрачно, исподлобья глянул на него Абакум.
Нахмурился еще больше и Спартак, всем своим видом давая понять, что лучше с ним не связываться. Может, он и не созрел для воровской короны, но любое оскорбление в свой адрес воспримет как смертельную обиду, со всем отсюда вытекающим. И Абакум уловил это его немое послание.
– А самого тебя не признаём, – сказал он и потянул паузу, будто собираясь поставить какое-то условие.
Но в эту паузу влез Аркан:
– Не тянешь ты на вора.
Спартак обжег его испепеляющим взглядом. Жулик, конечно, почетное звание, но все-таки это не законник, и не должен был Аркан влезать в разговоры титулованных воров. В данном случае совсем неважно, что Спартак – «апельсин». Аркан, считай, влепил ему пощечину, не имея на это никакого права. За такое спрашивают очень жестоко.
Аркан понял, что нажил в его лице смертельного врага, и что-то в нем дрогнуло. Но свою робость он растворил в злобе, которую выплеснул на Спартака. Вскочил из-за стола, из рукава в ладонь вывалилась заточка.
Абакум с интересом наблюдал за этой сценой. Он должен был осадить жулика, но ему хотелось посмотреть, как поведет себя в этой ситуации Спартак. А Скорняк так и вовсе готов был поддержать своего дружка и полез в сапог за пикой.
Спартаку ничего не оставалось, как приструнить Аркана. Ножом его не испугаешь, волчьими ужимками тоже. Правда, в столь пиковой ситуации он плохо контролирует себя и может зашибить жулика до смерти. Впрочем, это его не остановит...
– Ну, че зенками зыркаешь? Давай! – поманил его к себе Аркан.
Спартак уже знал, каким способом атаковать его. И мог двинуть очень больно, возможно, с летальным исходом. Но неожиданно дверь за спиной отворилась.
– Никонов! На выход! – раздраженно скомандовал надзиратель.
– Какой выход, начальник? – мотнул головой Спартак.
Но надзиратель не стал церемониться, схватил его за шкирку и потянул к дверям. Спартак начал было отпираться, но увидел, что в продоле стоят еще двое в камуфляже и с дубинками.
– Руки!
И все же он, не удержавшись, хлопнул вертухая по руке. Не сильно, но достаточно для того, чтобы избавиться от захвата. И сам вышел из камеры.
– Видал, Абакум, с хаты ломанулся! – злорадно засмеялся Аркан.
Спартак зло закусил губу. Нельзя в случае опасности звать на помощь охрану, требовать перевода в другую камеру. Даже обычному арестанту это непозволительно, не говоря уже о законном воре. Он, конечно, на подмогу никого не звал, из камеры уходить не хотел, но тем не менее покинул ее. И не так уж важно, по своей воле или нет. Важен сам факт.
Но уже поздно было что-то менять. Дверь еще не закрыта, но в камеру вламываться глупо. Ну, сломает он Аркана, но ведь после этого менты выгонят его из хаты палками. А это своего рода повод избежать расправы за жулика. Попробуй потом оправдаться...
Ситуация патовая, но это еще не поражение. В кровь нужно разбиться, но сделать так, чтобы сам Аркан оправдывался перед ним за свою наглость.
Глава 22
Не думал Спартак, что самая лучшая музыка – это разнобойный стук ложками по мискам. Но с голодухи казалось, что приятнее звуков просто не существует. Только ему не слушать хотелось эту «симфонию», а самому играть на инструменте. А в столовую его привели, когда заключенные уже заняли места за столами. Только-только из штрафного изолятора привели. Конвойный вел его в барак, но вспомнил, что сейчас время ужина, а Спартак уже две недели ничего не видел, кроме хлеба и воды. Потому и отправил его в столовую. А там зэки так ловко ложками орудуют, что слюна рот заполняет.
– Спартак, брат! – услышал он знакомый голос.
Из-за дальнего стола ему махал рукой Барбос. Улыбка до ушей, в глазах радость и чувство вины. Похоже, он до сих пор не мог простить себе того, что сломался под прессом ментовского беспредела. И Телок здесь. Этот ни в чем не раскаивается, но улыбается Спартаку приветливо.
– Давай сюда!
Барбос еще раз махнул ему рукой и начал сдвигать людей на одной с ним скамейке, чтобы освободить для него место. Какой-то паренек метнулся в сторону раздаточного окна, возможно за тарелкой. Спартак проследил за ним взглядом и едва не поплатился за это.
Он проходил мимо стола, за которым сидел кряжистый зэк с круглой головой. Лицо широкое, но и глаза у него маленькие, и нос, и губы тонкие. Зато плечи будь здоров и шея борцовская. Мутный взгляд, косая ухмылка, презрительно оттопыренная губа. Достаточно было скользнуть по нему взглядом, чтобы учуять подвох. И точно, зэк выдвинул в проход ногу, чтобы Спартак споткнулся об нее. Только не на того нарвался.
Спартак знал, как поступать в таких случаях. Он не стал переступать через подставленную ногу и споткнулся об нее, но так, что зэк взвыл от боли. Неприятно это, когда носок сапога со всей силы бьет под выступ таранной кости. И нога вдруг уползла под скамейку, как раненая змея – в нору.
Мутноглазый зло зыркнул Спартаку в спину, но это не смертельно.
Барбос уже освободил ему место на краю скамьи, расторопный паренек с обожженной щекой подал посуду, пайку хлеба, Телок зачерпнул из котелка.
На ужин кормили кашей, перемешанной с рыбными консервами. На воле Спартак и смотреть бы не стал на такое варево, но сейчас ему хотелось наброситься и на свою миску, и на остатки блюда в общей кастрюле. Но ложку он взял неторопливо, неспешно зачерпнул, отправил в рот.
