Всё это было в спецотделе. Мало того, «папа» взял под контроль весь этот нижний мир. Однако и карты, и шифры, и универсальные ключи — всё осталось в сейфе. Поэтому, прежде чем перебазироваться, Арчеладзе послал Воробьёва в отдел, где уже хозяйничали люди Комиссара. К счастью, оказалось, что оккупирована лишь дежурная часть, хотя опечатаны все кабинеты. Вероятно, полный захват планировался с началом рабочего дня. Имея ключи и определённую сноровку, Воробьёв без особых трудов проник в кабинет и открыл нужный сейф. Конечно, ему приходилось спешить и сильно рисковать, работая без всякой поддержки и обеспечения, поэтому он вместе с компьютерными дискетами и ключами случайно прихватил три пакета из красного пластика, оборудованных самоликвидаторами. Он был хорошим оперативником, но всю жизнь его преследовал рок — в самый критический момент происходила какая-нибудь оплошность, вроде пресловутого кота, выпущенного из квартиры Зямщица во время проведения литерных мероприятий. Эти пакеты из того же ряда. Два из них можно было попросту уничтожить, чтобы не наживать лишней головной боли: они касались агентуры зарубежного отделения, а вот третий значительно осложнил ситуацию, точнее, мог осложнить. Это были личные инструкции патрона, определяющие действия спецотдела и его начальника при объявлении чрезвычайного положения в России, то есть часа «Ч». Проделав своеобразные манипуляции, Арчеладзе вскрыл пакет, ознакомился с инструкциями и понял, что теперь он «папе» — личный и смертельный враг, поскольку написанные собственноручно бумаги — мощнейший компромат, подтверждающий давнюю мысль полковника о готовившемся Великой тройкой государственном перевороте.
Сражаться с патроном не входило в планы Арчеладзе, достаточно было одного противника — Интернационала, которому и была объявлена война. Теперь «папа» мог стать ощутимой помехой, вязать его действия, висеть над головой домокловым мечом. А полковник предполагал на определённом этапе начать большую игру с Великой тройкой, жаждущей контакта с Интернационалом. Воробьёв постарался и, по сути, открыл второй фронт…
Патрон в своих инструкциях предписывал после объявления часа «Ч» немедленно эвакуировать спецотдел со всеми материалами группы «А» и «Б» на одну из секретных баз, расположенных вне города, а Кутасова с командой на базу в Москве. После этого, действуя строго конспиративно, произвести аресты лиц, список фамилий и адресов которых прилагался. Были здесь имена известных и весьма популярных политиков самого разного толка, — занимающих очень высокие посты или находящихся в опале, — целого ряда журналистов влиятельных газет и телевидения, крупнейших банкиров, директоров заводов, заметных в обществе юристов, работников МИДа, некоторых учёных из военно-промышленного комплекса и лидеров самых разных партий и движений. Из каких соображений, по какому принципу «папа» составлял эти «чёрные» списки, разобраться без специальных исследований было практически невозможно. На первый взгляд всё казалось полной бессмыслицей, поскольку в одном строю оказывались ярые поборники демократии и неистовые коммунисты, правозащитники и бывшие генералы, покрывшие себя славой держиморд, монархисты и либералы, а то и вовсе далёкие от политики люди. Всех арестованных следовало вывозить на загородную секретную базу по выбору самого начальника спецотдела, но туда, где можно организовать небольшой тайный концентрационный лагерь, и содержать заключённых до особого личного распоряжения патрона. Кроме того, был отдельный и короткий список фамилий и адресов — тоже в не менее странном подборе, — по которым Арчеладзе, под личную ответственность, обязан был выслать круглосуточную негласную охрану из числа наиболее подготовленных оперативников, дабы пресечь возможные теракты.
Очевидно, в кажущейся бессмыслице существовала строгая и чёткая закономерность: бывший партийный босс, зубы съевший в аппаратных играх, рассчитал и спланировал всё до последней мелочи. И не учёл единственное — вольнолюбивую и непредсказуемую натуру самого Арчеладзе. Впрочем, до недавнего времени полковник и сам бы не поверил, что может оказаться в сегодняшнем положении, что объявит личную войну Интернационалу и тем самым поставит себя вне закона. Так что патрон, моделируя его поведение в особых условиях, предугадал всё точно и был уверен, что начальник спецотдела выполнит инструкции до последней буквы.
Пожалуй, так бы оно и случилось. Однако Арчеладзе сам себе стал казаться непредсказуемым и даже отлично помнил момент, когда это случилось, когда он ощутил первый толчок этого самого вольнолюбия.
И было как-то несерьёзно, даже смешно признаться себе, что этот миг наступил, когда, стоя перед зеркалом, обнаружил, что у него на голове начинают расти волосы, а на подбородке щетина — признак мужского начала…
Более весомые причины бунта появились позже — пережитое унижение, Капитолина, зарезанный, как баран, старик Молодцов и, наконец, убийство Витьки Нигрея.
И всё-таки отсчёт времени начался с того первого восторга…
Он считал, что первый и довольно ощутимый удар противнику нанесён расчётливо и дерзко: три «легионера смерти» остались лежать в квартире Арчеладзе, четвёртый, однорукий, со стрелой в груди, оказался в мусорном контейнере, неподалёку от целого куста редакций популярных газет. И было два пленных — Виталий Борисович, захваченный в доме Зямщица, и только что прибывший в Москву новый миссионер Альфред Каузерлинг, похищенный из гостиницы «Россия».
Перебравшись в «Душегрейку», Арчеладзе приказал Кутасову не высовываться наверх и в течение трёх дней тщательно обследовать все прилегающие к базе подземные коммуникации и подыскать удобные места для новых, запасных баз в противоположных частях нижнего мира столицы. Бывший мосфильмовский трюкач в пору длительного безделья в спецотделе уже занимался обустройством «Душегрейки», отлично ориентировался в катакомбах и имел свой, «личный» выход на поверхность — через подвал жилого дома на Каланчевской улице. Личный, потому что обнаружил его сам и оборудовал дополнительными средствами, исключающими проникновение кого бы то ни было. И потому, что жил в этом доме… Воробьёв получил задачу отслеживать ситуацию в городе и контролировать действия Великой тройки. На следующий же день он принёс первую весть о действиях Комиссара, а значит, и патрона: все остающиеся сотрудники отдела поголовно и с соблюдением секретности были арестованы и помещены в четыре конспиративные квартиры, где началось дознание, именуемое служебным расследованием. Однако уже через сутки всех отпустили, и по причине неожиданной: жёны, дети и родственники созвонились между собой и устроили на Лубянке небольшую, но крикливую демонстрацию, с угрозами сделать арест достоянием гласности.
Одну глупость Комиссар уже сделал. Но в другом он реабилитировался. Труп однорукого со стрелой канул в безвестность. Каждое утро Арчеладзе сам выбирался из «Душегрейки» — во-первых, чтобы не одичать, во-вторых, купить свежие газеты. В прессе было всё, что угодно, кроме информации о загадочном убийстве с применением редкого оружия — арбалета. А журналисты должны непременно клюнуть на такой средневековый способ преступления! Ладно, их могли не допустить в квартиру Арчеладзе, где остались лежать легионеры в кожаных плащах, но тут-то, в сотне метров от редакций? Значит, «папа» приказал тщательно прятать все концы, оставленные подчинённым ему начальником спецотдела, ибо ему, ищущему контактов с Интернационалом, сейчас не выгодно любое подозрение, связанное с убитыми легионерами и похищенным Альфредом Каузерлингом. Патрон, а вместе с ним и Комиссар будут молчать как рыбы, и, мало того, будут оправдывать и каким-то образом объяснять исчезновение Арчеладзе, порой даже прикрывать его, и одновременно вести лихорадочный поиск ушедшего в подполье полковника.
