– Я бы посоветовал во всем признаться. Пока я добрый.
– А если разозлитесь?
– Тогда худо. Знаешь, сколько у нас висяков? Мно-ого! И все на тебя повесим. Давай, рисуй, как квартиру брал, и я от тебя отстану. Настроение у меня сегодня хорошее. Свадьба у друга. А в понедельник на службу выйду – злой-презлой буду. Угадай, на ком злость срывать буду?
Капрон угадал с первого раза. На нем красноперый отыграется. А ведь от предъявы не отвертеться. Мусора повязали барыгу вместе с товаром. Через него и вышли на Капрона. Сброшенное им барахло привяжут к выставленной хате, тогда хана. А менты это сделают. Они хоть и козлы, но работают справно.
– Ладно, давайте бумагу, – обреченно махнул рукой Капрон.
Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину. В теории, а иногда и на практике. К тому же покушался Капрон на частную, а не на государственную собственность. Еще одно смягчающее обстоятельство.
Он написал, как приметил квартиру, как вскрыл дверь, как проник внутрь. Все написал, только корешей своих не упомянул.
Опер читал признание с кислым видом.
– Врешь ты все, Стасов, не мог ты с гипсом на руке хату выставить, – покачал он головой. – Не хочешь подельщиков сдавать?
– Да не было никого, гражданин начальник. Я сам!
На этом Капрон будет стоять твердо. Западло корешей своих сдавать. Косяк на всю жизнь. Да и кража в составе группы – отягчающее обстоятельство. Так что по-любому нужно канать паровозом – брать всю вину на себя.
– Ну тебя к черту, Стасов. Сам так сам! Увести!
Разговор был закончен. Не было времени у ментов, чтобы возиться с ним. Спалившийся барыга сдал все коны – всех своих поставщиков. Не только один Капрон в их сети попался. Менты вязали братву снопами. Так что сейчас у них работы выше крыши.
Его определили в КПЗ. Суббота, воскресенье – выходной для ментов. Понедельник – на раскачку. А во вторник Капрону предъявили обвинение и этапом отправили в следственный изолятор.
Правильный пацан не должен бояться тюрьмы. Правильный пацан должен считать ее домом, знать про нее все, готовиться к житию-бытию в застенках. Такого пацана камерная братва будет держать за своего.
Капрону еще в прошлом году исполнилось восемнадцать лет. Поэтому его определили во взрослую камеру. Туда он вошел с таким видом, будто был убеленным сединами дяханом.
Смотрящий по хате – прожженный со всех сторон мазурик – опытным взглядом определил его статус. Подозвал к себе.
– Кого в этой жизни знаешь, пацан? – хриплым прокуренным голосом спросил он.
Капрон назвал имена четырех уважаемых жульманов из лукарской общины. Их всех он знал лично. И по меньшей мере двое из них могли подписаться за него – выставить его перед смотрящим в правильном свете.
– Хорошо... Правила наши знаешь? – продолжал смотрящий.
– Знаю. Три года на малолетке парился.
– Какой масти?
– Черной. Вешать сук, резать актив. Только так.
Ментов и красноповязочников Капрон ненавидел. Опять же, как подобает правильному воровскому пацану.
– Ну что ж, давай дерзай дальше, паря! – по-отцовски похлопал его по плечу смотрящий.
«Пропиской» Капрона унижать не стали – поскольку он не был первоходом. Смотрящий разослал малявы, чтобы узнать, тот ли он на самом деле, за кого себя выдает. Отзывы не заставили себя долго ждать. Воровской пацан, живет по закону, косяков нет.
Этап становления прошел без особых напрягов. Капрона приняли в блатованную семью. Косяков он не допускал, всегда держал нос по ветру, короче, все было путем.
Через полгода начался судебный процесс. Чистосердечное признание, покушение на частную собственность, статус вора-одиночки – все это привело к минимальному сроку наказания. Три года колонии. Но не общего, а строгого режима, поскольку он уже мотал срок на малолетке.
Вор-рецидивист – и это в каких-то восемнадцать лет. Что ни говори, а Капрону было чем гордиться.
* * *
За спиной с грохотом закрылась железная дверь, и Капрон оказался в темной камере штрафного изолятора.
В хате шесть шконок. И все пустые. За исключением одной – под крохотным окошком. Человек на ней какой-то лежит. Курит.
На дворе лето, тепло, а в камере холодно. И сыро так, что кости мокнут. А табачный дым создавал легкую иллюзию тепла.
Капрон бы и сам закурил. Но нет сигарет. «Рексы» все забрали. Ну да ладно, ему не привыкать – перетопчется как-нибудь.
Человек нехотя поднялся с койки. Закряхтел, закашлялся. Наконец спросил:
– Кто такой?
– Капрон погоняло.
– Кто крестил?
– Да еще на малолетке.
– Молодой, а уже по второму. Сюда за что откомандировали?
Сиделец снова закашлялся. Тяжелый кашель, надрывный. Чахоточный. Глаза привыкли к темноте. И Капрон мог уже видеть вывеску арестанта. Словно тесанные из камня надбровные дуги, глубоко вдавленные глаза, впалые щеки, нездоровый цвет лица. Точно, туберкулезник. Уж не спецом ли кум зачалил его именно в эту камеру.
– Да как всегда. На работу забил. ШИЗО – дом родной. Юбилей у меня. Десятый раз уже...
– Давно мотаешь?
– Да полгода уже будет... Еще столько же на крытом...
– Полгода здесь, и уже первый юбилей. Далеко пойдешь, пацан. Если мусора не сломают. Меня не сломали. Но сгноили. Недолго мне осталось. Знаешь, кто я такой?
– Врать не буду, не знаю.
– Молодой потому что. Клим я.
– Клим?!
От удивления в одном вихре с восторгом Капрон присел. Но тут же подорвался. Снова встал на ноги.
Клим – легенда воровского мира. Клим – вор в законе, смотрящий зоны.
Зона – красная. Краснотой как плесенью поросла со всех сторон. Бал здесь кумовья правят и козлы косячные. Не дают житья воровской братве. Для отрицалова – карцеры, штрафные изоляторы, строгий тюремный режим с голодной пайкой. Где это видано, чтобы смотрящий света белого не видел. В «трюме» как последнюю падлу гноят.
Да и самого Капрона со свету сживают. То карцер, то штрафной. И все потому, что намертво держится за воровской закон. Честный вор не должен работать. Он и не работает.
– Что, удивлен? – болезненно усмехнулся Клим.
– Да не то слово. К вам же никого не подселяют.
– В том-то и дело. Может, ты наседка?
– Гадом буду, нет!
– Да ладно, не менжуйся. Слышал я про тебя. Ты хоть и молодой, а слух про тебя уже ходит. Крепкий, говорят, пацан. Не гнется перед барином. Уважаю. Но все-таки объясни, как это тебя ко мне зачалили?
