Она была уже на берегу, когда из-за кустов на полянку вывалилась мрачного вида троица. Мощной комплекции парни – золотые цепи на мощных шеях, майки-безрукавки, спортивные штаны. Похоже, беспредельная братва, из новых. Нагло пялятся на нее, ухмыляются. На Люську лишь посматривают. Похоже, их она не интересует. А Марину во все глаза разглядывают. Похабно лыбятся.
Марина и не пыталась закрыть свои прелести. Шуганешься – только похабников повеселишь.
– Баб голых не видели? – невозмутимо-спокойно спросила она.
– Таких, как ты, не видели, – ощерился мордастый детина.
– Ну, смотрите, а я пока оденусь.
Она хотела взять свою одежду, но браток встал у нее на пути.
– А зачем тебе одеваться? – недобро усмехнулся он. – Ты и так не хило смотришься. Мужика ждешь?
– А ты что, мужик? Я думала, ты центровой пацан.
– Угадала. Пацанов, значит, любишь.
– Вышла я из того возраста, чтобы пацанов любить, – усмехнулась она. – Взрослые мне больше нравятся.
– Так я и есть взрослый!
– Шпана ты. А ну посторонись!
Но браток и не думал отходить в сторону. Стоит, смотрит на Марину. Глаза наливаются кровью.
– Это кто шпана? – угрожающе зарычал он.
Марина хотела было открыть рот, чтобы подтвердить свою оценку, но браток вдруг резко пришел в движение. Ударил коротко, без замаха. Ладонью по шее. Марина без чувств рухнула на зеленый ковер под ногами.
Когда она очнулась, браток уже пыхтел над ней. Больно, мерзко. Марина попыталась вырваться, но насильник с такой силой влепил ей пощечину, что плохо склеенное сознание вновь разлетелось на тысячи острых кусочков. Когда она снова пришла в себя, руки ее оказались связанными за спиной ее же майкой. Рот заклеен пластырем. А над ней уже резвится второй беспредельщик.
Его сменял третий, когда появились менты.
– Что здесь происходит? – с важным видом спросил напыщенного вида сержант с дубинкой на поясе.
Хоть бы расчехлил ее для убедительности. Про пистолет в кобуре он и вовсе забыл.
– Да вот, начальник, деньги свои отбиваем, – ухмыльнулся мордастый браток.
– Деньги?!
– Ну да. Эта сука по пятьдесят баксов за час берет.
– Проститутка, что ли? А руки почему связаны?
– Так сама попросила. Типа садомазо, начальник. Ты это, командир, не кипишуй. Нормально все.
– Где ж тут нормально?
Браток достал из кармана две стодолларовые купюры и сунул ментам на лапу.
– Ну, теперь точно в порядке, – раздобрился мент.
И вместе со своим напарником исчез из виду.
А братки продолжили свое мерзкое дело. И убрались только после того, как натешились вдоволь.
Марина осталась наедине со своей бедой. Умереть хотелось – так пакостно было на душе. Руки связаны, ноги не держат. Но все же она нашла в себе силы, чтобы подняться. Поднялась. Но тут же обессиленно опустилась на траву.
Она бы заплакала от обиды. От унижения и боли. Но плакать она не умела. Она умела только мстить.
На поляну из кустов выскочила Люська.
– Ты живая?
Марина не ответила.
– Живая. Я думала, они тебя убьют. Выбегаю, гляжу, менты идут. Ну, я к ним. А какой от них толк? Мы же с тобой бомжи. Мы с тобой не люди.
Горькая правда. Марина – бомж, а значит, не человек. Поэтому менты и не думали за нее заступаться. Зато деньгу срубили. Козлы. Козлиха. Она сама козлиха. Потому что с прошлым покончила. Как можно покончить с прошлым, если нет ни настоящего, ни будущего? Только прошлое у нее и осталось. И нужно держаться за него. Хотя бы потому, что Мурка жила так, что никто не смел ее унижать. Да, в нее стреляли. Но это не унижение, это сущий пустяк по сравнению с тем, что сделали с ней сегодня.
– Ничего, это не смертельно, – успокаивала ее Люська. – Со мной, знаешь, сколько раз так было. И ничего. Раньше страдала, а потом научилась расслабляться и получать удовольствие. И ты научишься.
– Не собираюсь, – тихо, себе под нос, сказала Марина.
Не собирается она быть бомжихой. Не собирается она терпеть надругательства и унижения. Надо быть Муркой. Дерзкой и отчаянной. Тогда никто не посмеет позариться на нее. И несдобровать тем, кто на нее уже позарился.
– Ты знаешь этих уродов? – тяжело, исподлобья глянула она на Люську.
– Да, знаю. Одного Хромов фамилия, а второго не знаю. Они за нашим заповедником смотрят, на «луноходе» своем здесь катаются. Мы им отстегиваем.
– Это ты про кого?
– Про ментов.
– А я тебя про мохнорылых спрашиваю.
– А-а, этих я не знаю. Братва, видать. Крутые, да. Я их машину видела. Иномарка черная.
– Где ты машину видела?
– Ну сейчас видела. Как они в машину садились, видела.
– Номера не запомнила?
– Да чего там запоминать. Цифры – четыре ноля. А зачем тебе?
– Да погадать хотела, – мрачно усмехнулась Марина. – Сама-то я им ничего сделать не смогу. А судьба их покарает. Узнать хочу, как это будет.
– Как?
– Если четыре ноля, то все просто. По нулю лет им жить осталось.
Марина нашла в себе силы зайти в воду. Искупалась. Обсохла. Но снова ей одеться не дали. На этот раз помешали те самые менты, которых купили братки.
– Сержант Хромов! – с наглой ухмылкой представился один.
– Ну и что дальше? – яростно сверкнула она глазами.
– Документы есть?
– Есть.
Марина потянулась за одеждой, но сержант ее опередил. Сначала достал из кармана справку об освобождении, а затем сгреб в охапку все шмотки, передал своему напарнику. Себе же оставил только справку.
– Так, Климова Марина Викторовна. Что-то знакомое. Сидела, значит. Проституцией занимаемся, да?
– Проституцией ты занимаешься! – как та кошка вздыбилась Марина.
– Полегче, гражданка, полегче! – занервничал мент.
– Че ты изгаляешься, мусор? – зашипела она. – Бакланов беспредельных в жопу целуешь, а меня тут голышом маринуешь. Шмотки отдай!
– А то что?
– А узнаешь!
– Начальству жаловаться побежишь? – презрительно скривился Хромов. – Не побежишь.
– Шмотки, говорю, отдай!
– Пошли, отдам.
Марине пришлось в чем мать родила идти до мусорского «лунохода». Сержант открыл зарешеченный «трюм».
– Давай, грибок, полезай в кузовок.
