— И тебе помогли эти плоды?
— Не знаю… Я их просто срывал и ел.
— А что тебе помогло? Когда ты почувствовал себя крепким, сильным, здоровым?
— Точно не помню. Кажется, всегда был сильным, здоровым…
— Понимаешь, Святослав, после войны у нас очень много раненых, больных, искалеченных людей, — стал объяснять он. — Очень остро стоит вопрос лечения, стране нужны сильные, здоровые люди, надо поднимать разрушенное хозяйство. А Запад объявил нам «холодную войну»…
— Хоровод… — помимо воли вырвалось у Насадного.
— Что — хоровод? — осторожно переспросил следователь и замер.
— Сначала вокруг меня водили хоровод. И пели… Да-да, пели, и такие сильные голоса!
— Ну а дальше, что дальше?
— Ничего, мне стало хорошо. Надо мной висел шар…
— Какой шар? Воздушный?
— Нет, красный, огненный…
— Может, шаровая молния? Была гроза?
— Грозы не было, светило солнце, яркая трава…
— Значит, на горизонте были грозовые тучи. Как они выглядели? Низкие, чёрные? Над степью? Над горами? Над лесом?
— Было совершенно чистое небо…
— Ты же знаешь, шаровая молния не появляется, если где-то близко нет грозовых туч. Это же электрическая энергия…
— Хоровод, — снова повторил он. — Энергия сомкнутых рук… Шаровая молния возникла из хоровода.
— Каким же образом? Люди произносили слова? Читали заклинания? Шаманили? Волхвовали?
— Ничего такого… Пели, ходили по кругу…
— А может, крутили колесо?
— Колесо было на высоком столбе… На нём — гнездо аиста. И всё время стояла птица.
— Там, где ты был, жили аисты?
— Жили… Я первый раз видел аистов.
— Давай теперь рассуждать, — и этот начинал терять терпение. — Январь сорок третьего, весь юг — Украина, Молдавия, Белоруссия, Крым, часть Кавказа и Дон ещё оккупированы фашистами. Все места, где живут аисты, освобождены в сорок четвёртом и позже. Так где же ты был, Святослав? За линией фронта?
— Мы переходили… Да, переходили линию фронта!
— Значит, были у немцев?
— Кажется, нет… Я не помню. Но немецкую речь слышал, — признался Насадный.
— Где слышал? При каких обстоятельствах?
— В хороводе…
Он всплеснул руками, вздохнул обречённо:
— Опять этот хоровод… Неужели там и немцы были?
— Наверное, были… Точно были. Когда я водил хоровод, меня за руку держал человек… Очень плохо говорил по-русски…
— Ладно, каким же образом вы перешли фронт? Почему вас не задержали ни наши, ни гитлеровцы?
— Этого я не знаю. Пропустили. Те и другие, я хорошо помню.
— А военные, что нашли тебя… Они говорили по-немецки?
Насадный уже привык к этим неожиданным вопросам, и память при одном упоминании о них захлопывалась, как раковина. Все попытки отворить её вызывали лишь странное ощущение пустоты и забытого сна, когда полностью пропадают сюжет, действие, события и остаются только чувства и их многочисленные оттенки.
— Давай вернёмся к началу, — укреплялся духом следователь. — Итак, мы выяснили: в январе сорок третьего двое неизвестных нашли тебя на улице замерзающим, сказали, что их послал твой отец и привели в трамвай… Кстати, а где он сейчас, твой отец?
— Мама говорила, он остался в Литве. Мы жили там до тридцать девятого…
— Почему он не поехал с вами в Ленинград? Они разошлись с матерью?
— Нет… Впрочем, я точно не знаю. Папа не мог бросить свою работу. Мама говорила, у него очень важная работа, когда он закончит, то приедет к нам.
— На первом допросе ты сказал, что военные искали тебя как сына Людвига. То есть они знали твоего отца?
— Это мне не известно…
— Ладно, двигаемся дальше. Почему мать так легко согласилась? Ведь пришли к ней чужие, незнакомые люди… Может, она была знакома с этими военными?
— Спросите об этом у мамы, я не знаю…
— Так почему же она легко отдала тебя в руки неизвестных? Можно сказать, проходимцев?
— Наверное, хотела спасти от смерти. А в эвакуационных караванах через Ладогу нам всегда не хватало места, — пояснил Святослав, что помнил отлично. — Мама дважды пыталась отправить меня — вычёркивали из списков.
— Почему? Вы опаздывали на сборный пункт?
— Не опаздывали… Но дарвины вывозили своих детей.
При упоминании о дарвинах у следователя что-то тоже захлопывалось; он становился растерянно-задумчивым, обычно вставал, бродил, засунув руки в карманы, или курил, стоя у зарешечённого окна.
— Это я уже слышал… Но кто тебе сказал? Мать? Кто-то на сборном пункте? Или эти военные?
— У меня в памяти осталась только фраза — дарвины вывозят своих…
— Хорошо, кто такие гои и дарвины я тоже знаю из твоей… лекции на уроке биологии. На первом допросе ты говорил, летарий и человек ничем друг от друга внешне не отличаются. Как же их можно распознать? По каким признакам?
— У них животный страх перед смертью, — вспомнил Насадный. — А человек, боящийся смерти, не способен на поступок, на подвиг. Все их пороки связаны с жаждой жить богато, сладко есть, мягко спать. Но больше всего они стремятся достичь власти. Поэтому вождями, которых избирает народ, всегда становятся дарвины. Гою не нужна власть, если она не обязанность, переданная по наследству…
— Ну-ну, а дальше? Продолжай! — снова ухватился следователь. — Оказывается, ты кое-что помнишь.
— Дальше ничего не помню…
— Ладно, давай вместе!.. Ты упомянул о пороках. А что, у гоев их нет?
— Есть… Но они продиктованы другой жаждой.
— Какой же?
— Жаждой познания мира. Или Бога. Это всё равно…
— А летарий, на твой взгляд, думают только о земном? О хлебе насущном?
— Нет, не только. — Святослав испытывал чувство, будто всё время идёт на ощупь в тумане. — И они стараются познать его… Изучают, пишут труды, философские трактаты, создают целые научные школы, учения и даже религии… Но в результате всё это создаётся не для познания, а чтобы самим утвердиться в мире, достичь власти.
— Замечательно, пошли дальше. Человек и летарий существуют, как вода и масло? Не смешиваются? Не переходят в противоположное состояние?
— Не знаю… Не помню.
— Вот ты раньше говорил, что дарвины продолжают эволюционировать. И могут через миллионы лет обрести божественную душу…
