Он упал на заплеванный пол, больно ударившись затылком о шершавую стену. Подниматься пришлось самому – руки ему никто не подал. Но и Бутону не позволили добить его, а тот был совсем не прочь уработать его ногами. Витой осадил его, заставил объясниться.
– Ты уверен в том, что сказал? – жестко спросил он.
– Ну, сколько лет прошло… – пожал плечами Бутон. – Он же мелким тогда был…
– Я спрашиваю, ты уверен в этом?
– Э-э… Ну, да…
– Да врет он все! – встрял в разговор Трофим. – Какой, на хрен, пионерский лагерь! Я знаю только один лагерь, на Икше…
– Ну да, на Икше лагерь был… – кивнул Бутон.
Чем больше смотрел на него Трофим, тем явственней осознавал, что перед ним непроходимый тупица.
– Ну, ты вахлак, в натуре! – Трофима пробрал надрывный истерический смех.
Он смеялся, а кожа покрылась липким холодным потом, тело вдруг зазнобило, как в лихорадке.
– Там воспитательно-трудовой лагерь был! Я в зоне мотал, урод! Ты глянь на меня!
Трофим сорвал с себя рубаху, обнажил свои наколки.
– Где ты здесь пернатого видишь?
Показал пальцы с татуированными перстнями на них. На одном черный квадрат – «вышел по звонку». На втором такой же квадрат, но разбитый на два треугольника, правый нижний – черный, левый верхний – белый и половинка солнца на нем. «Грехи юности», начало лагерного стажа с малолетки…
– А здесь?
– Ну, я не знаю, – безмятежно пожал плечами Бутон.
Похоже, этот дебил даже не понял, что подписал себе смертный приговор. Когда все прояснится – а это обязательно случится, – Трофим лично поставит его на нож. А у него другого выхода не было. Нет на зоне страшнее предъявы, чем та, которую бросили ему сейчас. Такие оскорбления смываются только кровью.
– Ну-ка, ну-ка, перточки покажь!.. – хищно сузил глаза Рубач. – Не нравится мне твой квадрат…
Трофим с досадой закусил губу. Говорили же ему в свое время, что не надо было накалывать квадрат на первом перстне. Сначала сделали, потом сказали… Дело в том, что петухам на палец накалывают квадрат, разбитый на два треугольника – верхний черный, нижний белый. Накалывают в тюрьме, а на воле они потом сами закрашивают белый квадрат, и значение наколки кардинально меняется. Конечно же, и Рубач знал про такие плутни, и Витой, и все, кто хоть мало-мальски сек воровскую фишку…
– Короче! – негромко, но резко сказал смотрящий.
Арестанты замерли в ожидании приговора.
– Предъява очень серьезная. Без разбора, сплеча рубить не будем! Малявы по дому зашлем, и в мир тоже отправим. И ты, Бутон, своим дружкам, хм, пионерлагерным отпиши, пусть чиркнут, что да как. И ты, Трофим, своим корешам пулю зашли… Срок – две недели. Нормальный срок.
– Да я-то зашлю. А этот пионер кому коней гнать будет, не знаю, – страшно улыбнулся Трофим… – Не было у меня никаких пионерлагерей… Вешайся, питон!
Бутон не выдержал его лютый взгляд, отвел в сторону глаза. Наконец-то пробрало недоумка. Но слово уже дано, назад его забрать можно, но только через то место, которое скоро станет у него дырявым…
– Кому из вас вешаться, мы еще посмотрим, – сурово глянул на Трофима смотрящий. – Предъява брошена тебе, под подозрением ты. Спать будешь возле параши, к посуде не прикасаться, из чужих чашек чай не пить…
Трофиму вдруг показалось, что началось землетрясение – пол под ногами качнулся, внутри образовалась сосущая пустота… Его вина еще не доказана, но с ним уже обращаются как с петухом.
– Как ты сказал, так и будет, – глядя на Витого, с трудом выдавливая каждое слово, сказал он. – Я все понимаю… А этот! – взглядом показал он на Бутона. – Не жилец!.. Но пусть пока живет…
Сначала он докажет свою невиновность и только затем приведет свой приговор в исполнение. И никакая совесть его не остановит.
Глава 5
Никак не думал Трофим, что попадет в такую засаду. Берег и лелеял свой хабар, на сборке голодал, чтобы сберечь припасенный харч. Готовился сделать свой вклад в блатной общак. Чай, сало, галеты…
Он пытался отдать братве свою заначку, но Витой вежливо отказался. И взглядом показал на шконку, на которой он мучился в ожидании воровского суда.
Никто с ним не разговаривал, никто ничем не помогал. И бумагу бы ему для малявок никто не дал. Но ведь он бывалый зэк, для того он и прихватил из дома тетрадь с ручкой. Почта в хате работала исправно, поэтому он в первый же день разослал свои писульки по адресам. Он был уверен в том, что его лагерные дружки отпишут со знаком плюс, но пока малявы до них дойдут, пока вернутся с ответом… Не мог же он вечно жить в петушином кутке, нюхать отвратную вонь с параши. Вонизм, убивающая духота – все это было мелочью по сравнению с тем унижением, которое выпало на его долю. А виновник его страданий жил как ни в чем не бывало – ел, пил, ходил на допросы, даже на свидания. Трофима в упор не замечал – как будто его здесь и не было…
На четвертые сутки Трофима выдернули на этап в Чернопольск. На «воронке» с утра доставили в прокуратуру, до обеда продержали в подвале в специальном боксе, откуда и конвоировали в кабинет следователя.
Младший советник юстиции Мамаев. Мощная, как у бульдога, голова на широкой литой шее, покатые борцовские плечи. На тонких губах фальшиво-радушная улыбка, в глазах липкие цепкие щупальца. Трофим видел его впервые.
– Знаешь, зачем ты здесь? – спросил он.
– Ну, по делу… А что, нет?
– По делу, но по какому?
– Вам видней.
Следователь полез в ящик стола, достал оттуда «наган», упакованный в целлофановый пакет.
– Узнаешь?
– Ну, мой ствол… Так я ж не отпираюсь. Да, стрелял. Да, виноват…
– Понятно, что виноват. Понятно, в кого стрелял… А откуда ствол?
– Так я же говорил, нашел. Там в деле записано…
– Что ж, и я запишу. Нашел… – Мамаев сделал пометку на листе бумаги. – Следующий вопрос. У кого?
– Как это – у кого? На речке нашел…
– Ты хотел сказать, возле речки. На улице Линейной, дом восемнадцать…
– Начальник, я не понял! – встрепенулся Трофим.
– Все ты понял, – жестко усмехнулся следователь.
Он действительно понял. Что выдал себя, понял. И надо было ему трепыхнуться…
– Не, ну я знаю, где Линейная улица…
– И где дом восемнадцать… И гражданина Лялина ты тоже знаешь!
– Не знаю такого.
– А я говорю, знаешь! – громыхнул во всю мощь своего голоса Мамаев.
– Да откуда?
– Оттуда!.. Это его «наган». Его!
– Откуда вы знаете? На нем что, написано?
