– Не прикажешь, – хлюпнул носом Викентий.
– Двадцать лет ее знаю, а ни разу… Не был с ней ни разу…
– Врешь ведь.
– Вру?! Зачем бы я стал тебе врать, старый пень? Мне все равно, переживаешь ты или нет… Я, может, сам с собой сейчас разговаривал. Сам себе удивляюсь, что с Кристиной ни разу…
– Ты давно уже здесь?
– Здесь уже четвертый год. А вообще, девять лет заканчивается. Это по третьей ходке…
– А зачалили за что?
– Тебе не все равно? – Трофим пристально посмотрел на Викентия.
– Да, в общем-то, все равно…
– Да нет, не все равно. Что-то ты мне сказать хочешь, да не решаешься… Раз уж сказал «а», то и «б» говори…
Викентий думал немного. Убито посмотрел на Трофима, обреченно махнул рукой.
– А-а, все равно помирать. Хоть грех с души сниму… Это я с Жихой договорился, он тебе сесть помог, с Мигунком поговорил, а тот все устроил…
Трофим удивился себе – должен был разозлиться на Викентия, но ни один нерв не ощетинился в нем.
– И зачем ты это сделал?
– Чтобы ты с Кристиной не путался.
– Подляну ты мне сделал, Викент. Знаешь, что я должен с тобой сделать?
– Мне уже все равно.
– Понимаю, что все равно. Потому не стану я с тебя спрашивать…
– Я умираю. Кристина одна остается…
– И что?
– Ты когда освободишься?
– Скоро, очень скоро.
– Я тебе адрес дам, можешь к ней заехать.
– Зачем?
– Ты ее любишь, – Викентий смотрел на него глазами человека, потерявшего в этой жизни все, даже собственную душу. Глазами человека, с ужасом проваливающегося в холодную и бездонную вечность.
– Не тебе об этом судить.
– Может, и не мне. Но ты ее любишь.
– Короче.
– Она остается без меня, можешь взять ее себе…
– Кристина – не вещь, чтобы ее можно было так просто отдать.
– Что ты такое говоришь? Ты – вор, а я своими глазами видел, как воры на людей в карты играли.
– Ты говори, да не заговаривайся… Адрес давай.
Трофим запомнил адрес, по которому сейчас жила Кристина. Москва, Преображенская площадь…
– Вы раньше вроде бы по другому адресу жили…
– Да, квартира у нас в центре Москвы была, – кивнул Викентий. – И дом на Новорижском шоссе… Ничего больше нет. За долги все ушло, еще в девяносто пятом… Девяносто восьмой совсем чуть без штанов не оставил. Но кое-как вывернулся, а тут снова…
– Про девяносто пятый год знаю, – сказал Трофим. – Про девяносто восьмой тоже в курсе. А что сейчас у тебя стряслось?..
– Бизнес – это большой океан, акулы там сплошь и рядом. Но акула акуле рознь. Есть белые акулы – самые большие, есть гигантские, есть поменьше. Карликовую акулу белая акула проглатывает целиком, а гигантскую рвет на куски… Когда-то я был гигантской акулой, меня пытались порвать на части. Убить не убили, но сделали маленьким, чтобы затем проглотить целиком. И проглотили… Меня посадили за хищения бюджетных средств, банк обанкротили, Кристину осиротили… Ты можешь смеяться, но Кристина очень меня любила… Только меня любила… И тебя… Только нас… Я ухожу, ты остаешься… Не бросай ее, ты ей очень нужен… Не бросай…
Викентий тяжело задышал, затем захрипел, глаза закатились, на губах выступила пена. Трофим понял, что это все…
* * *
Ночью Кристине приснился кошмарный сон. Викентий бежал к ней, но почему-то не приближался, а, напротив, удалялся. Синее лицо, синяя дымка вокруг… Утром она поняла, что Викентия больше нет.
Но ничем свою догадку она подтвердить не могла. Не было банка, не было службы безопасности, в которой работали бывшие менты, некому было связаться с начальством зоны, куда должны были определить Викентия. Если он вообще до лагеря добрался. Может, на этапе и остановилось его сердце…
Кристина вышла на балкон своей квартиры, нервно закурила. Десятый этаж, внизу шумят машины, текут людские ручейки и реки – все куда-то спешат, всем что-то надо. А она выбыла из этого потока, жизнь как будто остановилась…
Напрасно Викентий в свое время надеялся на воров, не смогли они ему помочь семь лет назад, когда на него наехали руоповцы. Разве что сносную жизнь ему в Бутырке обеспечили. Казалось бы, он правильно сделал, что отрекся от них, согласился платить ментам за «крышу». Но и те предали Викентия, когда его взяли в оборот могущественные конкуренты со связями в правительстве. Его банально обвинили в грехах, которые есть за душой у каждого финансиста, банк обанкротили, все подконтрольные предприятия забрали себе. Но самое страшное, они добрались до секретных счетов в заграничных банках – арестовать их не смогли, зато выкачали все до последнего цента. Был суд, Викентия отправили на этап – в зону особого режима как особо опасного рецидивиста. Знали, что там он не выживет, не вернется, чтобы отомстить. И здоровье у него слабое было, и воровская рать его не поддержала…
Ушел Викентий, и Кристина осталась одна-одинешенька на всем белом свете, никому не нужная… Слезы застилали глаза, пальцы подрагивали – сигарета выскользнула из них, полетела вниз с десятого этажа. Может, и самой вслед за ней?.. Нет, это глупо. Ей всего-то сорок лет, еще не поздно начать новую жизнь… Может, и не поздно, но желания нет.
От греха подальше она ушла с балкона и в комнате услышала, что звонят в дверь. В голову пришла безумная мысль, что это вернулся Викентий. Бывают же в жизни чудеса.
Но на пороге стоял незнакомый мужчина – бодрый, подтянутый. Холеная внешность, порочно-насмешливый взгляд, очень дорогой летний костюм, на лацкане пиджака значок депутата Московской областной думы.
– Привет, Кристина! Что, не узнаешь?
– Узнаю… Неужели Мигунок?
Она помнила Лешку несмышленым пацаном из подворотни. Говорят, он потом очень сильно поднялся, поставил под свой контроль весь Чернопольск, но в ту пору Кристина его не видела. И вообще он на ее горизонте не появлялся.
– Он самый, – усмехнулся мужчина.
– Тебя и не узнать.
– Зато ты не изменилась. Такая же молодая и красивая…
Это могло быть всего лишь стандартным комплиментом, но, наблюдая за Лешкой, Кристина думала иначе. Он глядел на нее с восхищением. Точно так или почти так он смотрел на нее двадцать лет назад, когда она в короткой юбке проходила мимо их приблатненной компашки. Он тогда был пацан оторви и выбрось, но, видимо, Кристина произвела на него столь сильное впечатление, что он и не думал к ней приставать – духу не хватало. Зато сейчас он смотрел на нее глазами опытного человека, привыкшего покорять женщин.
В общем-то, она была высокого о себе мнения, следила за собой. Даже после кошмарной ночи, с тревожно-скорбным сумбуром на душе, машинально «нарисовала лицо», ну а дорогой домашний халат смотрится на ней как платье для коктейлей.
