О том, как управляется с командой, она рассказывала неохотно. Больше туману напускала. Все, мол, хорошо, даже лучше, чем раньше было... Попробуй тут что-нибудь пойми. Да он и не хотел ничего понимать. Голос у нее такой приятный, убаюкивающий, век бы его слушать. И он наслаждался звучанием ее голоса, не особо вдумываясь в смысл слов. Сознание затягивалось пеленой сладкой дремы, глаза слипались, и, против своего желания, он уснул.
Проснулся, когда за окнами было уже темно. Полдня, гад, проспал.
Ириха сидела на своей койке все в том же положении. При свете лампочки спокойно читала книгу.
– Извини, я тут прикорнул немного, – виновато глянул он на нее.
– Ничего себе немного! – Она удивленно посмотрела на него и рассмеялась. – Да ты сутки продрых!
Вот так-так. Вот, стало быть, почему ему так хочется есть, до спазмов в желудке. И мочевой пузырь сейчас лопнет.
– Тогда мне пора! – закатывая глаза, возвестил он и пулей слетел с кровати...
Они сидели на ее койке, поглощали консервы, заедали их хлебом, пили водочку. Он как бы невзначай прижался к ней, ощутил волнующее тепло ее плоти.
Ириха не отодвинулась. Он чуть не задохнулся от нахлынувшего на него желания. И ее кровь взволновалась. Оба делали вид, будто ничего не происходит. Но с каждой минутой это получалось все хуже и хуже.
Не в силах больше сдерживать себя, Сема развернулся к Ирихе. Ничего не говоря, приблизил голову к ее лицу. Хотел ее поцеловать в губы. Она отвернулась, но совсем от него не отстранилась – подставила ему для поцелуя щеку. Глаза ее были закрыты, тело пробирала дрожь желания. Грудь учащенно вздымалась.
Сема обхватил губами мочку ее уха. Одну руку положил на талию, другой стал нежно поглаживать ее груди. Ириха молчала, дыхание утяжелилось. Глаз она не открывала.
Он с трудом осознавал реальность происходящего. Уж слишком все это походило на сон. Один из тех, которые он видел каждую ночь.
Она лежала под ним совершенно голая, и ничто не мешало ему.
И он овладел ею.
Ириха стонала, царапала его спину ногтями, даже кусала в порыве острого наслаждения. Глаза ее уже не были закрыты. Она смотрела на него. Смотрела тем блудливым, манящим взглядом, который он привык видеть в своих эротических снах. Только, казалось, это были не ее глаза. Это были глаза чужой женщины, страстной, ненасытной, жадной до секса. Как будто он занимался любовью не с Ирихой, с другой.
* * *
Ириха позволяла делать с собой все. Ей было хорошо с ним.
Но когда все закончилось, он почувствовал на своей шее что-то острое. Да это же нож!.. Как она его сюда протащила?..
– Слушай, ты, – зло процедила она сквозь зубы. – Я понимаю, оголодал ты тут без баб. Но я тебе не баба... Еще только высунь из штанов свой крен, кастратом станешь...
Она сбросила его со своей койки, залезла под одеяло, повернулась к стене и молча заснула. Так же молча проснулась. Молча весь день читала книгу. И ни разу не удостоила его своим взглядом, хотя бы недовольным, сердитым. Завтрак, обед и ужин он готовил сам...
За все время, что они пробыли вместе, Ирина не произнесла ни звука. Он пытался заговорить с ней, да все бесполезно... Сильная женщина, нет спору...
Она заговорила с ним лишь перед самым прощанием.
– Тебя, Сема, убить мало, – сказала она. – Никогда так больше не делай... Ладно, что было, то было. Проехали.
Его простили. И он был этому рад.
– Я уезжаю, мне пора, – она усмехнулась. – И больше в гости меня не жди.
– Я понимаю... Я сам прикачу к тебе...
– Через три года, чуть меньше...
– Нет, я свалю отсюда. В побег уйду, но к тебе приеду...
– А ты мне нужен? – глядя на него в упор, спросила она.
Ириха уехала. Продолжались мрачные зэковские будни.
* * *
Неделя на домашних харчах не прошла для него бесследно. Он снова поправился, вернул себе былую мощь после месяцев голодного существования. И с собой «тормозок» солидный прихватил. За неделю, если самому хавать, только и осилишь. И, главное, четыре блока настоящего «Мальборо». Невероятное богатство!
Первым делом Сема поделился с «бугром». Вместо трех пачек вонючей «Примы» он кинул ему на лапу столько же «Мальборо». Пусть кайфует.
Но «бугор», удивительное дело, отказался.
– Рябина тебя спрашивал, – покачал головой он и странно посмотрел на него. – Сказал, к нему в каптерку все свое добро неси...
Рябина – это правая рука Кузнеца, «смотрящего» их зоны. Серьезная личность, в большом авторитете. Сема еще ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь ему в чем-то перечил. Правда, был тут один, но писец ему пришел. Несчастный случай, конечно...
Похавать уркагану захотелось, вкусненьким побаловаться. И дорогих сигарет посмолить охота. Ведь знает уже он, что Меченому клевый «грев» подогнали. Что ж, с авторитетами здесь принято делиться, таков закон. Да только где это слыхано, чтобы весь свой «грев» целиком ворам отдавать. Даже «бугру», и тому ничего не достанется. На все Рябина лапу свою поганую наложил... Ладно, против силы не попрешь. Придется нести...
Вход в каптерку сторожили две «торпеды», бритоголовые урки слоновьей комплекции.
– Какого крена? – перегородил ему путь один.
– Ну, борзота... – рыкнул другой и дернулся, чтобы толкнуть.
– Я Меченый, – делая шаг назад, сказал Сема. – Меня Рябина звал.
– А-а, так бы сразу и говорил... Проходи...
В каптерке за грубо сколоченным дощатым столом сидели трое. Рябина, Бирюк и Лопата. Черная воровская масть. Морды кирпичом, глаза волчьи, смотрят на него исподлобья, как на грязь из-под ногтей.
– Бикса к тебе приезжала? – первым заговорил Рябина.
Голос у него пропитой, прокуренный.
– Было дело, – кивнул Сема, стараясь держаться независимо.
Хоть и не в почете он здесь, на зоне. Но не чмо же какое-то. Негоже ему ворам задницу лизать.
– Хабар, я смотрю, у тебя не хилый, – загребущим взглядом глядя на его «тормозок», заметил Бирюк.
– Берите, сколько возьмете. – Сема выложил все свое добро на стол.
Три палки сервелата, балычок осетровый, окорок, сало, печенье, конфеты, фрукты. И четыре блока «Мальборо».
– Не хило, – прогрохотал Лопата. – Все заберем... Но ты не менжуйся, Меченый. – Он не просто смотрел на него. Он изучал пронизывающим взглядом, пытаясь пробраться в его нутро. – И тебе обломится. Когти мы рвем, в побег уходим. И тебя с собой запрягаем...
– В побег? Меня? – растерялся Сема.
Слишком уж неожиданный и крутой поворот.
