– Зачем же вы так, мусора? – раздосадованно и с презрением протянул Фрукт. – Народ балдеет по-черному, никого не трогает…
– Твоя малина на ремонт закрывается, Веня. Но жилплощадь мы вам всем предоставим. Только, прошу тебя, давай без глупостей… Выкладываем руки на стол! И выходим по одному!
– Ша, братва! Выходим по-сухому! – делая над собой усилие, распорядился Веня.
Воры поднимались из-за стола по одному. Шумов, Богдан и Гущин держали их на прицеле, а остальные опера принимали их в сенях дома – примеряли на них браслеты, обыскивали, передавали постовикам на погрузку. Спокойно все было, без суеты. Но бдительность терять рано. Богдан это понимал, а вот Гущин расслабился. Вроде бы и сосредоточен он, и пистолет не опущен, а все равно чувствуется некая расслабленность.
А из-за стола выходит сам Веня Фрукт – коренастый кривоногий крепыш с квадратной головой и родимым пятном вполуха. Заточку он оставил на столе. Даже не глянул на нее, когда поднимался. К дверям шел с обреченностью приговоренного к смерти человека. Сейчас в доме начнется большой шмон, и, возможно, его пугало, что будут найдены похищенные вещи. И еще среди задержанных могли оказаться числящиеся в розыске уголовники. Если так, то на Веню лег серьезный косяк, за который с него спросят жестко. Можно и головой за прокол ответить, он это понимает, потому и настроение у него ниже плинтуса. Но именно в таком настроении он и опасен. Загнанный в угол зверь может укусить.
Это и могло произойти. Веня вдруг резко распрямился, ударил по руке, в которой Гущин держал пистолет. И тут же пустил в ход нож, который выскочил у него из рукава.
Под курткой у Гущина бронежилет, но Фрукт метил в горло. И если бы удар достиг цели, капитан лишился бы жизни. Но Богдан, в отличие от Гущина, не расслаблялся. Он перехватил руку с ножом, сбил Веню с ног, а подоспевший Шумов ударил вора рукоятью пистолета по шее.
Гущин потрясенно смотрел на Богдана. В глазах вопрос: «Что это было?».
– Зевать не надо, Рома. Кровью можно захлебнуться.
– Он что, убить меня хотел?! – взвыл Гущин.
И вдруг бросился на Веню. Поднял ногу и с силой опустил ее по вертикали на беззащитную спину. У вора даже что-то хлюпнуло в груди – такой силы был удар.
Гущин попытался ударить снова, но Богдан, схватив за грудки, прижал его к стене.
– Пусти!
Гущин попытался вырваться, тогда Городовой влепил ему пощечину, сбивая накал страстей и прекращая истерику.
Теперь капитан смотрел на него напуганным, но вполне вменяемым взглядом.
– Все? Успокоился?
– Да.
– Дергаться не будешь?
– Нет.
– Ну, и отлично.
Фрукта загрузили в машину, увезли в отдел, а в доме начался обыск. Украденных бумажников и кошельков не обнаружилось, потому что от них преступники, как правило, избавляются в первую очередь. Деньги тоже найти не удалось, что вовсе не удивительно. Зато нашлась целая стопка похищенных паспортов. Возможно, Фрукт готовил их на переделку под липовые ксивы или просто хранил на память о своих лихих делах. Так или иначе, но это были улики. В принципе Веня и без того сядет за покушение на убийство, зато никакая прокуратура не скажет, что рейд и ему сопутствующие задержания были проведены необоснованно…
Одни опера занимались обыском, другие принимали задержанных, устанавливая их личности. К тому времени, когда Богдан и Гущин вернулись в свой кабинет, уже был выявлен беглый зэк, и еще одна личность находилась под подозрением.
Гущин достал из ящика своего стола бутылку водки, красноречиво посмотрел на Богдана.
– Большое дело мы сегодня сделали, – гордясь собой, сказал он. – Надо бы отметить.
– Ну да, твоя жертва не была бы напрасной, – усмехнулся Городовой.
– Это меня и напрягает, – тяжко вздохнул капитан. – Еще бы чуть-чуть… Он же мне в горло метил. Я ведь правда кровью мог захлебнуться!
Двухсотграммовые стаканы он наполнил наполовину, свой осушил до дна, в то время как Богдан лишь отхлебнул.
– Это не должно тебя напрягать, Рома. Работа у нас такая: ножом пырнуть могут, из волыны пальнуть… Это же для тебя не новость.
– Не новость… – Гущин снова наполнил свой стакан, добавил Богдану. – Просто как-то раньше без этого обходилось.
– Значит, везло.
– Тогда за везение! – Гущин снова выпил.
Сильный страх за собственную жизнь он испытал, никак успокоиться не может. Богдан его понимал, потому и не останавливал. К тому же рабочий день уже закончился. Хотя времени-то всего – половина второго ночи.
Гущина развезло, бросило в жар. Он расстегнул рубашку, платком смахнул пот со лба. И вдруг зло посмотрел на Богдана:
– Зачем нужны эти облавы?
– Как зачем? Цыплака вчера взяли, там двое, которые в розыске. Одного на кражу раскрутили… Сегодня улов… Что тебе не нравится?
– А завтра?
– И завтра работа будет.
– Это же опасно!
– А кто спорит?
– И ради чего все это?
– Я же тебе сказал… Завтра благодарность от начальства получишь.
– Дело не в этом, а в тебе. Я же знаю, ты это все мутишь.
– Что все?
– Ну, эти облавы. Носишься по городу как угорелый, вынюхиваешь, а потом – раз… Вчера, сегодня, завтра…
– Не только я вынюхиваю. Город подключается, по районам волна пошла.
– Да, но это ты все замутил. Я же знаю, что ты…
– Силком тебя никто не тянет.
– Думаешь, я боюсь? – неуверенно сказал Гущин. – Не-е, дело не в том… Мутишь ты что-то, Городовой. Я же знаю, ты с Громовым встречался…
– И что?
– И Быхалова ты высматривал…
– Не высматривал.
– Только не говори, что ты случайно его спас. Ты следил за ним, потому и спас…
– Это плохо?
– Что ты его спас? Нет, хорошо… Только зачем ты его высматриваешь? Думаешь, он Костылина заказал?
– Ничего я не думаю.
– Думаешь… Не нравится тебе, что это я Хромцова на убийство расколол, а не ты. Потому и хочешь меня на повороте обойти…
Богдан сам налил в стакан Гущину, подал ему.
– Что, споить меня хочешь? – усмехнулся тот. – Правду выпытать хочешь?
– Какую правду?
– Ну, правду… – Капитан заметно смутился, но тут же взял себя в руки. – Я уже сказал тебе эту правду. Ты завидуешь мне из-за Хромцова. Из-за того, что я у Петухова на хорошем счету…
Все это было похоже на отговорку. Не о той правде подумал Гущин, когда ему подали стакан… Впрочем, в любом случае, Богдан ему не доверял и в свои планы не посвящал. Гущин для него – дырявый сосуд, хранить информацию в котором никак нельзя.
