— А зачем?
— Ну, например, чтобы предъявить Германии, в счет выплаты внешнего долга. Знаешь, сколько мы должны немцам?.. Но для правительства это мелочь, и высовываться с ними нет смысла, — Кужелев доел кусок жирной, копченой скумбрии и вытер руки. — По крайней мере, высокие чиновники приводили адвокату такой аргумент. Но один из олигархов не побрезговал, согласился купить все акции. И знаешь, с какой целью?.. Чтобы перепродать правительству. Одним словом, коррупция, и ничего особенного.
— И этот олигарх опередил — послал своих людей, а те закапали старику глаза и взяли акции.
— Вряд ли. Он выкормыш правительства, ему скинули собственность и финансы. А сейчас решили покрутить акции… Был бы Пронский и НКВД — все бы у стенки стояли.
— Это кто такой?
— Начальник специального отдела НКВД, финансово-экономические вопросы.
— Значит, там коррупция и в результате — уголовщина?
— А ты что хотел? Душещипательную историю?.. Но как бы там ни сложилось, ты об этом писать не станешь. Эти сведения публикации не подлежат.
— Ты здорово изменился, Кужелев…
— Ладно тебе, пехота! — смешок был неприятный, но знакомый. — Не обо мне речь. Просто ни одна состоятельная газета не захочет вмешиваться в эту интригу. Придется называть фигурантов, а там такие фамилии… Ты же не хочешь печататься в мелкой, бульварной прессе?
— Я бы написал, но мне это неинтересно, — не сразу отозвался Хортов. — Не мой профиль.
— Я тут успел копнуть архив, — Кужелев сделал интригующую паузу. — В период с тридцать четвертого по сорок четвертый участи Кацнельсона удостоились шесть человек. И все либо работали в Коминтерне, либо как-то были с ним связаны. Этим не брызгали в глаза, но отправляли на тот свет с помощью яда, имитировали самоубийство. Даже предсмертные записки есть… И во всех случаях исчезали ценные бумаги.
— Такие же акции?
— Неясно…
— Может, советские облигации.
— За них бы вряд ли стали травить, изощряться… В одном случае при составлении перечня есть упоминание об акциях Рурских угольных шахт, но мимоходом, даже не указано количество. Все шесть дел начспецотдела НКВД Пронский свел воедино. И в общей сложности за десять лет усадил семнадцать человек, в основном жен, любовниц и близких родственников. Сейчас все посмертно реабилитированы…
— Как бы взглянуть на эти дела?
— Никак, — Кужелев налил водки. — Архив под таким грифом, что вряд ли когда откроют.
— А начспецотдела жив?
— Пронский в последнее время своей жизни официально был специальным помощником коменданта Берлина, погиб в августе сорок пятого. Ну и царство ему небесное, — полковник выпил. — Все концы обрублены, а порыться бы и написать надо. От вас, щелкоперов, много зла и суеты в обществе. Хоть бы ты поработал на благо отчизны…
— Зато от вас польза!.. Журналисту всовывают жучка, вы не знаете кто.
* * *
Прошло два дня полной тишины: никто не звонил, не приходил, не требовал, а у себя дома Хортов в основном молчал или мурлыкал песенки, помня, что в оконном карнизе лежит чувствительная закладка. На третий день он несколько обвыкся, что его постоянно слушают, и слегка расслабился, как тут и достал его шеф, мол, почему до сих пор нет материала, которого ждет читатель, и что такими темпами нельзя работать в современной прессе. Причем требовал выдать статью в сей же час и в первоначальном виде.
— Шеф, не надо мне портить карьеру, — поражаясь резкой смене настроения, сказал Андрей. — Там действительно махровый антисемитизм и все такое…
— Карьера не пострадает. Материал пойдет под псевдонимом! Вези его сюда! Сразу даем в номер.
Было сомнительно, что дотошная Ада Михайловна не сняла копии…
Вообще-то Хортов должен был всю жизнь страдать комплексом неполноценности: закончил училище морской пехоты, но угодил служить в сухопутную, а оттуда — в особый отдел, тоже не по специальности. И наконец, из армии подался в журналистику, великовозрастным дядей начал заниматься тем, чем пацаны с младых ногтей занимались и потому достигали высот. Но здесь он был на равных со Стрижаком, поскольку тот пришел в газету с улицы: работал экскурсоводом в Питере, пописывал заметки про культуру в местную газету и выплыл на волне больших перемен в государстве. Он часто появлялся на экране телевизора в компании известных редакторов и политиков, комментировал важные события и выглядел, словно надгробное изваяние — говорил медленно, низким голосом и для пущей значительности тянул паузу. А в обыденной жизни был совершенно иным человеком, сыпал словами, как из пулемета, хихикал не по делу, сбивался, иногда выражался коряво и переходил на уличный сленг.
Если осторожный Стрижак сейчас требовал материал, несмотря ни на что, значит, не он сам, и даже не хозяин газеты — кто-то наверху жаждал скандала, связанного с ценными бумагами Германии или даже с самой Германией, потому что следующая фраза шефа звучала так:
— И через пару дней жду от тебя продолжение этой темы.
— Какой темы? — спросил Хортов, чтобы выиграть время.
— Не прикидывайся, Хортов!
— А как же Кавказ?
— Это вечная тема, от тебя не уйдет! Там будет еще вторая война, третья…
То есть сейчас он говорил то, что хотел адвокат. Но этот Бизин казался слишком мелкой фигурой, чтобы воздействовать на Стрижака. Возможно, желание бывшего дипломата совпало с чьим-то влиятельным желанием, а может, он знал, через кого надавить на шефа.
— Продолжение может не состояться, — не сразу выговорил Андрей, косясь на гардину на окне. — Информаторы отказываются поставлять информацию.
— Ну, это не разговор, Хортов! — затрещал в трубку главный редактор. — Надо их заставить! Ты — четвертая власть. Они должны тебя бояться! Информаторов всегда следует водить на коротком поводке и в строгом ошейнике. — И еще намекнул: — У твоей темы хорошая перспектива.
— В таком случае, я подписываю материал своим именем, — по-прежнему не выпуская из виду гардину, заявил Андрей. — Чего тут прятаться? Если перспектива? Кто не рискует, тот…
— Мой тебе совет, воин, — не поднимай забрала, — перебил шеф низким голосом, будто сидел в телестудии перед камерой. — Чтоб в глаза чего не попало.
Тем самым он окончательно выдал себя — все знал и мог бы сам написать продолжение.
— В глаза? При чем здесь глаза? — прикинулся Хортов.
— Запомни, — жестко отозвался шеф. — Не люблю двойной игры. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Сдаюсь! — Андрей вскинул руки. — Вы не зря едите свой горький хлеб. И все-таки по договору я имею право подписываться под материалом так, как хочу.
— Ладно, уговорил, — неожиданно быстро согласился Стрижак. — Вези материал!
