— Мой сын Томас — фон Вальдберг!
— Старшина, сходи, погуляй с этим ублюдком, — по-русски сказал Пронский. — Он мешает нам разговаривать.
— Просто погулять? — осторожно переспросил тот.
— Пока да.
Сыромятнов выдернул из кабины подростка со связанными руками и ногами, кинул на землю.
— Давай, раб божий! Скачками!
Генерал не шевельнулся, не издал ни звука. Удерживая за шиворот Томаса, старшина отволок его на несколько метров в сторону и сразу канул в темноту.
— Куда повели моего сына? — наконец спросил генерал.
— На прогулку. Он вам мешает думать, барон. В его отсутствии придут нормальные, отцовские мысли.
— Вы приказали расстрелять Томаса?
— Нет, намазать ему бутерброд!
— Если он умрет, то как настоящий солдат…
— Даже звери защищают своих детенышей, барон, — тихо и со скрытой ненавистью проговорил Пронский. — Никак не ожидал от вас… Интеллигентный, образованный Герман фон Вальдберг превратился в людоеда. Это результат вашего фашизма. Вы полностью деградировали. Неужели не чувствуете этого?
— Он не убьет Томаса, — вдруг с уверенностью вымолвил генерал. — Я молился… Просил не карать сына — наказывать меня. Томас — ангел! Он еще не совершал греха… И услышал голос. Этот человек не убьет. Томас будет спасен Небесной силой.
Пронский пожалел, что отдал команду в присутствии генерала, и только сейчас подумал — а вдруг он знает русский и все понял? Хотя по сведениям разведки, фон Вальдберг презирал все славянское и этими языками не владел.
В тот миг сквозь канонаду и гром разрывов где-то рядом послышался глуховатый щелчок, похожий на выстрел. Генерал насторожился, завертел головой.
— Что это было? Выстрел?
— Возможно. На своего бога надейся, да сам не плошай.
Он не понял пословицы, как бы Пронский старательно не переводил, вскинул связанные руки, подержал перед собой.
— Не верю, нет! Господь спасет Томаса! Русский солдат не убьет!
И замер, словно ожидая еще какого-то грома с небес.
— Блажен, кто верует, — серьезно проговорил Пронский. — Вы же аристократ, генерал! И это смешно — всецело полагаться на высшую волю. На небесах устали от ваших молитв и сумасшедших поступков, вроде вашей попытки принести в жертву любимого сына. Проявите свою волю, барон!
Тот как-то враз повеселел, даже вдохновился.
— Аристократия Германии потерпела крах, трагедию. Она сочеталась браком с подонком Гитлером и утратила волю к сопротивлению против насилия.
— Ну да, теперь Гитлер стал подонок и насильник. А давно ли кричали ему — хайль?
— Демократы, фашисты, коммунисты и прочие революционеры всегда ставили аристократию в трагическое положение. Разве русская аристократия не продалась Ленину-Сталину? Таким же подонкам, как Гитлер? Например, вы, князь, служите большевикам так же, как я фашистам.
— Вы бы сейчас не рассуждали, а побеспокоились о сыне!
— О нем беспокоится Господь. Я слышал голос…
— Хорошо, барон. Я допускаю, что мой человек не убьет вашего сына. Но в таком случае, я это сделаю сам.
— Вы сделаете, — сразу же поверил генерал. — Продавшийся аристократ не имеет чести…
— О чести советую помолчать! — оборвал полковник. — Или вы забыли, кому служите?.. Но у нас недостаточно времени, чтобы вести дискуссии. Предлагаю обмен: ценности НСДП на жизнь сына.
— Томаса нельзя убивать, — иначе заговорил барон. — Он последний фон Вальдберг. После смерти жены я женился во второй раз… И долго не было детей. Потом Ингрид молилась в этом костеле и родился Томас, поздний ребенок. Последний. Два старших сына погибли… Вы же понимаете, князь, что значит последний?
— Что же вы его отправили в солдаты, барон?
— Я не хотел, всегда выступал против, но моя жена Ингрид… И сам Томас… Подросток имеет очень большую страсть и совсем малый разум. Точно как молодая женщина, как моя жена… И оба с повадками собак из бродячей стаи, готовы загрызть любого, даже самого крупного пса, который живет у хозяина. У меня была одна ночь, чтобы переубедить Томаса, взять его с собой и увезти из этого ада.
— Или принести в жертву, если не поедет?
— Да, я имел такие намерения, чтобы Господь увидел и остановил мою руку… Вы же знаете историю об Аврааме?
— А если бы не остановил?
— Тогда следует полагаться лишь на свою волю…
— Ситуация резко изменилась, барон. Вы в плену вместе с сыном. Вас я никогда не отпущу и в случае опасности — расстреляю. Но Томаса могу отпустить. Так подумайте о нем! Пока есть время!
— Буду молиться за него, — отрешенно сказал он. — Я полагаюсь лишь на высшую волю. Она гарантирует жизнь, вы гарантируете смерть.
— Молись, — разрешил Пронский и вышел из машины. — Даю тебе три минуты.
Сыромятнов сидел на земле, привалившись спиной к переднему бамперу. Павшая на грудь голова делала его похожим на спящего. Вселенский громовой грохот над городом прекратился, и почти разом умолкли зенитные батареи. Слышался лишь треск и гул близких пожаров да редкие взрывы бомб замедленного действия.
— Где этот пацан? — Пронский поставил старшину на ноги.
— Это не пацан, — проговорил тот пустым, бесцветным голосом. — Хотел сказать — не человек… От него исходит смрад, и еще улыбается — не убьешь… Или безумный, или…
— Что — или?..
— Вы взяли меня за… духовный опыт… А его мало, или нет совсем! Меня отец учил… А я не пойму, кто был передо мной — ангел или отродье сатанинское?..
— Где парень?
— Я отпустил… Нельзя, коль не уверен… Но он сам идет под нож…
— Ты понимаешь, что сделал?
— Что тут не понимать?.. Отпустил, а он не уходит, не убегает. Вон, сидит…
Только сейчас полковник заметил черную тень в двух метрах от старшины, эдакий комок, сидящий на корточках.
— На твое счастье не убегает, — капитан взял Томаса за великоватый мундир, потащил в машину.
Генерал встретил сына как ни в чем не бывало, разве что воскликнул трепетно:
— Где ты был, Томас? Я начал волноваться…
— Гулял по саду, с русским солдатом, — сказал гитлерюгенд. — Там цветут вишни…
— Чему ты улыбаешься?
— Мне весело!
— Где твои путы? Русский солдат развязал тебе руки и ноги?
— Да, разрезал ножом…
— Томас, тебе следует молиться за него…
— Я за него… обязательно помолюсь, папа. На кинжале…