Андрей поддерживал лишь последнее…
— Когда мы сможем поехать в Грецию? — вдруг спохватилась она. — Ты увидишь этот остров и нашу виллу и никогда не захочешь уезжать оттуда! Пальмы и море! О, какое там море!
— У меня с морем отрицательные ассоциации, — проговорил он, вспоминая Крым. — Я приехал в Германию по делам. Тебе это понятно?
— Какие у тебя плохие дела! Ты хочешь покинуть меня!
Эта ее настойчивость начинала вызывать раздражение.
— Ты можешь ответить вразумительно: зачем тебе нужен брак со мной? Боишься за имущество?
— Ты очень сильно изменился, — заключила она, уклонившись от ответа.
— В чем же?
— Стал сильный и властный. И глаза… совсем чужие глаза. Ты смотришь и меня не видишь.
— Это совсем не так, — усмехнулся Хортов. — Я тебя вижу.
— Ты как будто путешествуешь где-то…
— Мысленно сочиняю новый материал для газеты, — попытался отбояриться он.
— О Андрей! Я прочитала твою статью! — неожиданно воскликнула Барбара и принесла пухлый дайджест на немецком языке. — Ты описал интересную историю.
Раньше она ничего не читала, кроме экономических вестников и биржевых ведомостей. Перепечатанный в Германии материал наверняка нашла не сама, поди, завела себе пресс-атташе. Или кто-то сказал… Хортов посмотрел текст — слово в слово — отложил газету.
Тем временем она заготовила еще один сюрприз.
— Посмотри сюда! — Барбара указала на легкую занавеску, закрывающую часть стены у него над головой. — Как ты думаешь, что там может быть?
— Не знаю… Возможно, картина.
— Нет! Предлагай варианты!
— Значит, дыра в стене! — игра ему не нравилась.
— Почему дыра?
— Потому что старый дом.
— Не отгадал! — она откинула занавеску. — Смотри!
На филенке красного дерева, расположенной в центре стены, оказалась четырехлучевая свастика, обрамленная искусно вырезанным жгутом из дубовых листьев.
В комсомольском периоде своей жизни она вместе с другими хорошими немецкими девушками бегала по городу с краской и замазывала начертанные на стенах и заборах свастики, а еще перевоспитывала бритоголовых.
— Нашли во время реставрации! — похвасталась Барбара. — Сверху было заколочено фанерой.
— Теперь это история, — отмахнулся Андрей. — Можно занавеску снять.
Она мгновенно оживилась, схватила его за руку.
— О, я знаю, что ты хочешь! Но сегодня только покажу тебе нашу спальню. Ты должен завтра пройти медицинское обследование. Сегодня нам нельзя иметь близость. Пока мой доктор не сделает заключение. В России тоже есть СПИД.
Хортов посмотрел на нее с тоской и прислушался к собственным чувствам: тот легкий толчок нежности при встрече в аэропорту бесследно исчез.
— О чем ты говоришь? Я приехал, чтобы оформить наш развод.
Барбара ничего не хотела слышать, и это было так же странно, как и ее любовь, вспыхнувшая несколько месяцев назад. Еще прошлой зимой, когда она приезжала в Россию к своим партнерам, ничего этого не было и в помине. Мало того, она заявилась в квартиру на Чистых прудах с переводчиком, устроила вечеринку по поводу встречи с законным супругом и в одиннадцатом часу уехала со своим толмачом в гостиницу.
Кажется, резким заявлением о разводе он расстраивал какие-то планы, Барбара не была готова к этому и сейчас, не зная как себя вести, продолжала старательно исполнять заранее обусловленную роль.
— Сегодня ты будешь отдыхать и набираться сил, — заявила она. — В подвале дома есть сауна и бассейн. Потом ты можешь лечь в постель…
— Спать днем нельзя! — отрезал он. — Я хочу работать!
— О, да, пожалуйста, Андрей, — разрешила Барбара. — Компьютер стоит в кабинете на втором этаже, можешь пользоваться сколько угодно… Да, ты совсем изменился. Почему у тебя так горят глаза?
— От всевозможных страстей и желаний.
Законная жена не поняла, пожала плечами.
— Хорошо, можешь работать… У меня тоже есть дела в офисе.
Ей надо было проконсультироваться и внести поправки в отношения.
— Будет лучше, если я уеду в гостиницу, — сказал он.
— Не отпущу! — властно заявила Барбара. — У тебя есть дом. Это твой дом!
Она достала из шкафчика заранее приготовленные бумаги в пластиковом пакете, положила перед Андреем.
— Ты привык жить в общежитиях и казармах и не знаешь, что такое собственный кров и домашний уют. Я хочу, чтобы ты почувствовал это.
Хортов достал документы и слегка ошалел: старый генеральский дом был его безраздельной собственностью, вместе с землей размером в один гектар.
— За что мне такие подарки?
— Это доказательство моей любви. Хочу, чтобы ты почувствовал себя свободным человеком. Только свободный человек способен на безграничную любовь.
— Я стану невольником, — складывая обратно бумаги, проговорил Андрей. — Если приму этот подарок.
— Не тороплю тебя, — дипломатично и нежно сказала она. — Я сейчас уеду, а ты походи по дому, по земле, почувствуй, что такое собственность. Здесь, все твое! Даже вот эти серебряные ложки!.. Ты заслужил это, Андрей. Я помню твои рассказы о нищенской жизни в России, о бедности семьи, от которой ты бежал и скитался по вокзалам и баржам.
— Я бежал не от бедности, — машинально воспротивился Хортов и замолк.
— О, ты много поймешь! И меня поймешь.
Осматривать свои владения Хортов отправился тотчас же, как только «мерседес» Барбары вырулил за пределы территории. Он приметил на заднем дворе гараж на несколько боксов и в первую очередь отправился туда, чтобы спрятать подложный паспорт. Но в саду, напротив гаража, оказался Шнайдер, который снимал яблоки, не совсем крепко висящие на деревьях. Он сидел на стремянке и пробовал на отрыв чуть ли не каждое — это чтобы не было падалицы. После дождя все было мокро, и на старика иногда обрушивались потоки воды. Форму он уже сменил, и сейчас напоминал желтого цыпленка.
— О, господин Хортов! — обрадовался дворецкий и ловко спустился на землю с пластмассовой корзиной яблок. — Как вам понравился обед?
— Неплохо, Готфрид, совсем не плохо, — через губу сказал Андрей, как и положено хозяину. — Весьма питательно.
— Моя жена готовит прекрасно, — не удержался Шнайдер. — Да, особенно борщ, господин Хортов. И знаете, кто ее научил такому колдовству? Я! Потому что я давным-давно умею готовить настоящий украинский борщ.
— Были в плену? — упер палец в эмблему дорожной службы на груди.
