А потом он же заставил его выйти из машины, когда та прибыла во двор изолятора.
– Ну, чего разлегся? Кончился твой санаторий! Пошел, пошел!
Валентин понимал: это месть за то, что он не сдал своих разведчиков. Ведь он мог хотя бы назвать, на какие фамилии оформлены фальшивые паспорта, но он молчал. За это и поплатился.
Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнотный ком, он поднялся с носилок, едва удерживая равновесие, подошел к распахнутой двери. Трап ему никто не подавал, ступеньки слишком крутые, оставалось только прыгать…
А почему нет? Ведь это необходимость: только так можно было покинуть автозак. Значит, если он вдруг умрет, ударившись о землю, это не будет самоубийством… Он просто умрет. Просто из одной жизни переместится в другую. Из одной жизни, где все уже потеряно, в другую, где у него все впереди…
Он спрыгнул. Но даже не потерял сознания. А тряхнуло его так, что вся тошнота изверглась наружу. Конвоиры его не торопили. И не пинали, заставляя подняться. Но и руки ему не подали, не помогли зайти в здание изолятора; не было и санитаров из тюремной больницы, которые могли бы доставить его в палату…
А может, никто и не собирался отправлять его в больницу. Может, его ведут на «сборку», чтобы затем отправить в общую камеру, а может, и в морг, если ему все-таки повезет умереть от истощения жизненных сил…
Но Валентину повезло попасть в тюремную больницу. Своим ходом он добрался до кабинета главного врача, где, бухнувшись на кушетку, потерял сознание.
В чувство он пришел в какой-то конуре с маленькими зарешеченными окошками, сплошь заставленной железными шконками. Серые, давно не беленные стены, облупленный потолок, запах карболки выедал сознание, подушка и матрас воняли мочой. Но все-таки здесь можно было лежать, набираясь сил. И еще здесь время от времени делали перевязки, кое-как кормили. И главное, не доставали сокамерники, чего Валентин боялся больше всего, поскольку не чувствовал в себе силы постоять за себя. Желание было, но не не хватало возможностей…
А через две недели его вызвали на допрос. Обычно следователь сам приходил к нему, а в этот раз его под конвоем доставили в специальное помещение, где ждал его майор Кочетов. Впрочем, к этому времени Валентин мог уже вполне сносно передвигаться на своих двоих.
– Как самочувствие, Полунин? – спросил майор, в ехидной насмешке сощурив глаза.
– Бывает и хуже.
– Да, может быть и хуже… Выпишут тебя из больнички в беспредельную камеру. Ты же знаешь, как плохо ведут себя всякого рода отморозки. Знаешь, да?
– Это угроза?
– Да не хочу я тебе угрожать.
Кочетов обошел его со спины, взялся руками за спинку стула, на котором сидел Валентин, склонился над ним, приблизил губы к уху:
– Я хочу тебя уничтожить. И знаешь почему? Потому что ты не хочешь помочь мне найти этих ублюдков.
– Каких ублюдков? – не понял Валентин.
– Цаплина, Медника, Варенцова, Теплова, Казымова…
– Они не ублюдки.
– Ну как же! А мирные чеченские жители?
– Они такие же мирные жители, как я равноапостольный святой. И ты, майор, прекрасно это знаешь.
– Они грабят и убивают.
– Кого они убили?
– Тихоплесова, например.
– Я слышал, Тихоплесова убил Гоша.
– Это ты клопам из своего матраса расскажи.
– Кстати говоря, Тихоплесов поставлял оружие чеченским боевикам.
– Даже если так, это не повод его убивать.
– Его убил Гоша.
– А инкассаторов он тоже грабил?
– Инкассаторов ограбил я. Но это случайно вышло. Выхожу из магазина, смотрю, какой-то парень на инкассатора набросился, другой в него собрался стрелять. Не знаю, что на меня нашло…
Это была версия, которую Валентин выработал для себя в общении со следователем. Все-таки тот ему предъявил обвинение по тому эпизоду, когда они вместе с Медником совершили разбой.
– И опять ты выгораживаешь своих дружков, – недобро усмехнулся Кочетов. – Есть свидетели, они опознали тебя и Медника. Зачем ты несешь вздор про какого-то парня? Хочешь взять вину на себя? Медник сейчас пузо греет где-нибудь в Турции… Или не в Турции?
– Не знаю, – не повелся на уловку Валентин.
– Пузо твой Медник греет, а ты тут загибаешься.
– И что?
– Я бы на твоем месте разозлился на него.
– Но я же на своем месте. И место у меня плохое. Потому что я человека убил. Зарезал ни в чем не повинного человека. И виноват в этом только я. Так что я никого ни в чем не виню. А если злюсь, то только на себя… И не скажу я, что грабил с Медником или еще с кем-то там. Хотя бы потому, что за групповое ограбление больший срок дают…
– Ты и так по самое не балуйся получишь. Или сомневаешься?
– Что заработал.
– Ты святого из себя не строй. Лучше помоги нам найти твоих дружков.
– И мне за это скостят срок, да? Сказки для маленьких.
– Не веришь в добрые сказки, не надо. А вот злая сказка может стать явью. Отправят тебя в пресс-хату, надругаются над тобой, тогда вспомнишь наш разговор…
– Но это беспредел! – возмутился Валентин. – Я прокурору буду жаловаться. Реально жаловаться. В Генеральную прокуратуру напишу, в ООН. Я не шучу… Я такой же гражданин своей страны, как те чеченцы, которых уничтожила группа Цаплина. И тебя, майор, посадят. Это я тебе гарантирую!
– Никто ничего не докажет, – упрямо мотнул головой Кочетов.
– Докажут не докажут, а мало тебе не покажется.
– Даже не знаю, на что ты собираешься жаловаться…
– Только попробуй в пресс-хату меня отправить!
– Какая пресс-хата, о чем ты, Полунин?… Слушай, может, ты того? – С издевательской ухмылкой Кочетов покрутил пальцем у виска. – Так, может, мы тебя на обследование отправим, к психам?
– Не ломай комедию, майор! Скажи, что тебе от меня нужно?
– Ты должен помочь мне поймать твоих дружков. Они уже где-то за границей, я в этом уверен. Но все равно ты скажешь, на какие фамилии у них оформлены заграничные паспорта. И где они могут прятаться?
– На необитаемом острове. Они собирались отправиться на необитаемый остров.
– На какой конкретно?
– Не знаю, может, на Карибы, может, на Сейшелы. Аможет, на остров Сала-и-Гомес…
– Будет тебе гомес!
– Нет уж, лучше сала. И побольше…
– Что, жрать охота? – глумливо спросил Кочетов. – Жрать хочется, а посылки передавать некому, да?
– Ну почему же некому? Мама передает.
– А Дарьяна твоя передает?
