– Ты работаешь? – спросил я, тупо глядя в потолок.
– Да.
– Где?
– На дробильной установке.
– Ты же медсестра, – вспомнил я.
– Да. Была. А сейчас нет, – флегматично отозвалась Лидочка.
– Почему?
– Мне все равно. Лишь бы работать.
– На кого?
– Все равно.
– Так нельзя, – неожиданно для себя заявил я.
– Почему?
– Потому что ты моя.
– Разве? – Лидочка приподнялась на локте, посмотрела на меня с напряжением во взгляде – казалось, она пытается растормошить себя, разбудить мысли.
– Я тебя искал.
– Правда? – на какое-то мгновение возликовала она, но тут же живая искра в ее глазах погасла. И снова бессмысленный мрак.
– Ты пропала, а я тебя искал… Ты ехала ко мне, но пропала.
– Да, я ехала к тебе… Потом появились какие-то люди… Потом был вертолет… Потом я оказалась здесь…
Встрепенувшись, она села и ладонями сжала виски, будто боялась, что от напряжения мысли у нее лопнет голова.
– Они могли меня убить.
– Меня тоже, – кивнул я.
– Но я здесь.
– Я тоже.
– Меня не убьют.
– А я сам умру… Шахта – это могила…
Я вдруг вспомнил, что недавно под завалами обвалившегося прохода погибли люди. Сколько их было, об этом не говорили, скрывали… Но сам факт несчастного случая меня не напугал. Ведь я тогда готов был погибнуть ради… Ради кого я собирался погибнуть? Ради Ильи Семеновича?.. Сейчас этот внушенный мне постулат казался нелепым. Это значило, что я начал прозревать…
Но при этом мне очень хотелось есть… Можно было связать два эти факта – голод и прозрение. Но спонтанный мыслительный процесс отнял много сил, и мне уже ни о чем не хотелось думать.
– И я умру, – с грустью, как мне показалось, сказала Лидочка.
– Почему?
– Не хочу жить.
– А работать?
– Работать хочу, а жить – нет… Грязи много… Я не хочу так…
Лидочка порывисто прижалась ко мне, будто искала у меня защиты. Но, глянув на нее, я понял, что ей всего лишь нужен секс…
Рано утром появился охранник, разбудил меня, ударив по ноге пластиковой дубинкой.
– Подъем!
Я мигом вскочил на ноги, вышел из комнаты, даже не глянув на Лидочку. Мне очень хотелось есть, и я должен был поскорей спуститься в шахту, потому что горячий завтрак для нашей бригады должны подать туда.
Над лагерем занималась заря, в хрупком предутреннем свете за темными силуэтами бараков проступали контуры охранных вышек, на одной из которых я заметил часового с оружием. Но в тот миг я не думал о побеге, потому что всю мою зомбированную сущность волновал только один вопрос – когда же наконец я смогу нажраться.
Нажраться… Именно нажраться… Потому что я, как животное, мог только жрать. Бездумно набить брюхо и работать как проклятый – вот и весь смысл моего существования. Но я не хочу так жить!
Я хотел жрать. Поэтому безропотно спускался в ад, который ждал меня под землей… Да, я хотел жрать… Но именно сейчас, сквозь скотские мысли о еде я все же мог ощущать себя хоть и жалким, но подобием человека… А если голод усилится? Может, тогда я смогу осознать свою истинную сущность и ответить на вопрос: что я здесь делаю?..
Рабы из нашей бригады уже проснулись и с бессмысленными выражениями лиц, тупо, едва переставляя ноги, ходили по забою. Все ждали завтрака. Ни о чем другом никто уже не думал. Кроме меня. Жалкими остатками старой, а может, зачатками новой воли я вцепился в мысль, что голод может избавить меня от рабской зависимости. Я помнил, как однажды голод пробудил во мне желание бежать с того места, где мы искали золото. Я даже собирался тогда убить охранника… Голод. Спасти во мне человека мог только голод…
Именно поэтому я забрался на нары, отвернулся от всех, закрыл глаза и, сжавшись калачиком, плечом и ладонью закрыл уши, пальцами другой руки зажал ноздри.
И все-таки моему терпению пришел конец. Осыпая себя проклятиями, я вскочил на ноги, с ужасом огляделся по сторонам. Мои безвольные товарищи уже облизывали миски и допивали чай, а раздатчик пищи катил тележку с пустыми баками по тоннелю.
Я неистово взвыл, хватаясь за голову. Я вел себя как зверь, но именно человеческая воля удержала меня от того, чтобы не броситься на парня, который в отличие от остальных еще не успел расправиться со своей порцией. Так хотелось наброситься на него и забрать миску с едой, но я все-таки удержался. Я бросился к баку с водой, зачерпнул из него воды грязной кружкой и пил до тех пор, пока до отказа не наполнил желудок.
Я сумел сбить чувство голода и чуть ли не физически ощутил, как шевелятся в голове мысли. Я не боялся работать, но уже не хотел вкалывать на своих поработителей. Мне нужно было избавить свое сознание от порабощающих оков чужой воли.
Но вскоре голод заявил о себе в полную силу. И за отбойный молоток я взялся с желанием отвлечься от мыслей о еде. За работой время летит незаметно, значит, обед наступит очень скоро. Так думал я, вгрызаясь в неподатливую желто-бурую породу. Думал!.. Но вопреки моим надеждам время не летело, а тянулось, как длиннющий товарный состав на паровозной тяге по рельсам, идущим на подъем.
И все же я дождался обеда. Раздатчик пищи доставил его прямо к месту, где мы работали. Мои товарищи с жадностью набросились на борщ. Ложек у нас не было, поэтому они пили его прямо из котелков, пальцами подгребая ко рту капусту и картошку. Я с омерзением смотрел на это и с ужасом думал, что ничем не отличаюсь от них. Сейчас я и сам, как свинья, буду лакать это сытное варево, потому что я очень хочу жрать!..
Но я не свинья… Нет, не свинья… Я – человек!..
Я нарочно выпустил из рук полный котелок, и он утонул в луже под ногами.
Что же я наделал?.. Проклиная себя, в паническом ужасе перед голодом я нырнул в грязную студеную воду за котелком и стукнулся коленкой об острый кусок породы. Видно, ударом был задет нервный узел. Боль была такой, что я забыл о еде.
Я волчком с воем крутился в луже, смешивая с водой разлившийся борщ, но на меня никто не обращал внимания. А когда я кое-как оправился от боли, мои товарищи уже закончили обед, а раздатчика и след простыл. Мне ничего не оставалось делать, как вытащить из лужи котелок и в ожидании ужина приступить к работе.
Я с ненавистью глянул на тяжелый отбойник, оказавшийся в моих руках. Возникло непреодолимое желание отбросить его, отказаться от работы. Но вместе с гневными эмоциями ко мне пришла и дельная мысль. Я вспомнил, как выглядит невольничий лагерь на поверхности, и даже осознал, что подняться туда не так уж и трудно.
Бригадир и охранники воспринимали рабочих как безмозглое быдло, неспособное к бегству. А раз так, то какой смысл в оба глаза следить за ними? Колючая проволока вокруг лагеря и автоматчик на вышке – этого вполне хватит, чтобы предотвратить гипотетически возможное бегство. К тому же при всем своем презрительном к нам отношении бригадир в общем-то был неплохим парнем. И даже, как мне казалось, относился к нам со снисходительной жалостью. И на этом, в принципе, я мог сыграть. Но для этого нужно было дожить до вечера, более того, показать хорошую работу.
