На самом деле никакой информации у Богдана не было, но на допросе и мимолетное предположение можно выдать за истину в первой инстанции. И можно, и нужно. Чтобы сбить Несмеянова с толку, еще сильней пошатнуть его душевное равновесие.
– Ну, может быть, – задумался парень.
– Такая вот петрушка у тебя на грядке растет. Кто-то коноплю выращивает, а у тебя петрушка… Багрянюк на Рычага работает, а вы с Журавлевым его жестоко избили. Как думаешь, Рычагу это понравится? Как думаешь, что тебя в тюрьме ждет?.. У тебя своя петрушка, у блатных – своя. Аж по самые помидоры…
Несмеянов думал недолго.
– Э-э, а в тюрьму обязательно? – в лихорадочном волнении спросил он.
– Ну а как же?
– А если я во всем признаюсь?
– Если признаешься, получишь скидку. Года два, от силы три…
– А условно?
– Это если Журавля сдашь.
– Но я не могу…
– Молодец, уважаю. Друзей сдавать нельзя.
– Да он мне, в общем-то, и не друг.
– Все равно сдавать нельзя… Нельзя говорить того, чего не было. Но если Журавлев ударил по селезенке, то ты не должен этого скрывать. Напишешь чистосердечное признание, укажешь там, что по селезенке потерпевшего не бил. Про Журавлева ничего писать не надо. Мы сами сделаем вывод, что это он человека искалечил…
– Но это он его искалечил!
Несмеянов сам испугался своих слов, при этом он вздрогнул так, будто внутри его что-то сломалось.
– Значит, как было, так и пиши.
– Да нет, не буду я писать, – опустив голову, подавленно вздохнул парень.
И в это время из глубины изолятора послышался стон, похожий на предсмертный.
– Что там такое?
Богдан изобразил переполох и вышел из помещения, не забыв закрыть за собой дверь. Ревякина он нашел в дверях одиночной камеры. Тот прикладывал палец к губам, подавая Луке знак, что концерт по заявкам оперов пора заканчивать.
– Ну как там у тебя, лейтенант? – закрывая дверь в камеру, негромко спросил Ревякин.
– Думаю, сломается.
– Тут не думать, тут ломать надо… Мой уже ломаться начал.
– Мой вроде бы тоже.
– Это твое первое серьезное дело, лейтенант. Если справишься, значит, будет из тебя толк. Если нет… все равно молоток. Ну, давай к своему, а я к своему.
В комнату к Несмеянову Богдан зашел с трагическим видом.
– Все, нет больше Журавля… Что теперь делать, не знаю, – в наигранной растерянности проговорил он, пальцами массируя свои виски. – Я здесь ни при чем, но и мне влететь может…
– Как это ни при чем! Все вы здесь при чем!.. Что вы, падлы, с Журавлем сделали?
– А что такое? – Богдан глянул на Несмеянова так, будто только что очнулся от забытья.
– Как что? Вы, мусора, Журавля убили!
– Ну да, убили. Но это наша проблема… И что с тобой делать, тоже наша проблема.
Богдан никогда не замечал за собой особого артистического дара, значит, он превзошел себя, если Несмеянов принял его страшный взгляд за чистую монету.
– Эй, лейтенант, ты чего? – в замешательстве спросил он.
– А ты чего?
– Ничего… Ничего не видел, ничего не знаю! – торопливо мотнул головой Несмеянов.
Богдан сумел передать ему свои наигранные самой ситуацией мысли, и он поверил, что его могут убить как опасного свидетеля.
– Не видел. Но знаешь.
– Не знаю!.. Если надо, чистосердечное признание напишу!
– Надо! – Богдан положил на стол бумагу, ручку. – Пиши.
Ждать пришлось долго, не меньше часа. За это время Несмеянов заполнил всего лишь один лист. Почерк не самый крупный, но все-таки мог бы написать и побольше.
– Так, вы с другом Борей шли по улице по своим делам. Так, какой-то мужик сказал вам грубое слово, вам это не понравилось, и вы набросились на него с кулаками. Верней, кулаками бил только ты, Виктор Петрович, а Журавлев бил исключительно ногами. Ты сбил жертву с ног, а Журавлев начал бить его ногами. А бил ты только в лицо… Ну да, все правильно, кодекс чести, лежачего не бьют… Какой там кодекс чести? Ты что, Рыцарь печального образа, Несмеянов? Или хрен с бугра царских кровей?
– Ну, так я карате занимаюсь, у нас строго, – пожал плечами Несмеянов.
– Система восточных единоборств как система духовного искусства, да?
– Э-э… вам это знакомо?..
Богдан в полемику вдаваться не стал. Несмеянов мог прозреть и отказаться от своих показаний в любой момент. Поэтому он сначала заставил его расписаться под своими словами по всем правилам уголовно-процессуальной науки и только затем продолжил разговор.
– Я самбо занимаюсь, а не карате. Самбо – это наше советское изобретение, хотя, да, Восток там присутствует. И философия примерно одна – не используй свою силу против слабого…
– Какой же он слабый, если наркотой торгует? За такое убить мало! Лично я наркотой не увлекаюсь. И пацана одного знаю, который на игле сдох…
– Это верно, за такие дела надо наказывать. Но вы-то не знали, что Багрянюк наркотой торгует… Или он вам наркоту предложил купить?
– Э-э, ну да, предложил, – быстро, но неверно сориентировался Несмеянов. – Мы отказались, а он нас козлами назвал…
– Врешь ты все, Витя. И это легко доказать. Оказывается, Багрянюк дал показания. Я думаю, он признался, что вы с Журавлевым вымогали у него деньги. А ты мне лапшу тут вешаешь…
– Не вымогали… – замялся парень.
– А что?
– Просто он нам должен был.
– А бабки на рынке? Они тоже были вам должны?
– Ну, это наш район…
– А вот это уже интересно… Чей это ваш?
– Мы с Журавлем здесь все решаем. Если у кого-то частная лавочка, то к нам. Мы, если что, защитим.
– От кого вы защитите?
– Мало ли вдруг кто наедет…
– Кто наедет?
– Ну, Рычаг со своими. Или Зяма со своей пехотой…
– Зяма?
– Ну да, у него тоже бригада не слабая… Вы, наверное, в курсе…
– Да нет, если честно, не очень. Я здесь недавно, пока не сориентировался… Кто такой Зяма?
– Он тоже из этих, из урок. Такой же, как Рычаг. Только у него в бригаде обычные пацаны, такие как наши. Зяма весь Закамский район под себя взял, там такая война была, что мама не горюй. Это у нас в Советском районе все спокойно…
– А вы с Журавлевым, значит, Советский район представляете?
– Мы вдвоем? Да нет, весь район мы представить не можем. Мало нас для такого района…
