— Все порядке! Я здесь. Перебирайтесь ко мне?
Она подняла голову, я протянул руки и поднял ее к себе на седло с такой легкостью, словно держал в руках щенка.
— Здесь удобно? — спросил я как можно мягче. — Кстати, мое имя вы уже знаете…
— Уулла, — прервала она мягким голосом.
— Прекрасное имя, — сказал я уверенно, как сказал бы в любом случае, но ей это знать не обязательно. — Оно вам идет.
— Спасибо, — поблагодарила она. — А коня лучше поверните чуть левее… Еще чуть. Вот так… У вас непростой конь!
— И мы с собачкой тоже, — заверил я в тон. — Теперь рассказывайте. И, кстати, зачем поворачивать в ту сторону?
— Там мой народ, — ответила она тихо. — Я всего лишь посланник.
— Хорошо, — сказал я. — Зайчик, меняем курс… Пусть тот жрун теперь бежит сзади.
Арбогастр мчится ровным галопом, все набирая скорость, Уулла почти не занимает места. Я держал ее в кольце рук, как возил Астриду и других, но все они в сравнении с этой альвой просто великанши.
— Рассказывайте, — повторил я.
— Добавить почти нечего, — произнесла она грустно, — мы заняты только выживанием, потому растеряли все знания, все умения… и вообще все — все. У нас только два пути: либо продолжать вымирать медленно, как мы делаем, либо открыться людям и умереть быстро… если нет другого пути.
Я сказал с неловкостью:
— Пока в самом деле нет, увы. Конечно, вас просто перебьют. И троллей перебили бы всех, если бы это было так же легко…
— Так что… у нас нет шансов?
— Нет, — ответил я честно, — но мы разве не хозяева своих судеб? Если нет шансов, их нужно создавать!
Она прошептала обреченно:
— Разве это возможно?
— У людей все возможно, — заверил я. — Но мне в последнее время перестает нравиться… гм… нечто… это можно назвать доктриной исключительности людей, хотя это и весьма даже льстит. Да, я сперва придерживался ее даже больше, чем церковь… пока еще воинствующая, новички всегда берутся за все с таким энтузиазмом, что перегибают. Так что я сейчас хоть все еще энтузиаст, но уже на распутье.
Она прошептала:
— Это… как?
— Я не уверен, — произнес я медленно, — что доктрина верна. Точнее, не знаю, должен ли хранить ей верность. Если быть совсем уж скрупулезным, то я уже… нарушаю ее… некоторое время.
Она повернула голову, в огромных глазах удивление стало безмерным.
— Как это можно?
— Видимо, можно, — ответил я. — Я поступаю неправильно для паладина, но все‑таки им остаюсь.
Она проговорила жалобно:
— Не понимаю.
— Если поступаю неправильно, — объяснил я, а заодно и себе, — но все же сохраняю свои способности паладина, то, значит, все‑таки поступаю правильно… Потому пока и буду так дальше, а там разберусь… Возможно, отцы церкви, закладывая основы ее работы и выстраивая незыблемые доктрины, не предполагали появление в будущем не только нежити, которую в самом деле нужно уничтожить, но и… гм… людей, что называются эльфами или троллями…
Она брезгливо передернула плечиками.
— Бр — р-р, эти мерзкие тролли… Их надо всех уничтожить!
— Да, — согласился я. — Мне тоже так казалось. Я уже начал было проводить в жизнь этот нужный и правильный процесс… но тогда нужно и эльфов, они тоже не такие, как мы.
— Эльфов нельзя, — возразила она.
— Почему? — спросил я.
— Потому, — ответила она с легким негодованием в голосе на мою тупость, — потому что это эльфы!
Бобик все чаще останавливался впереди и оглядывался с недоумением. Равнина уже перешла в высокогорье, скалы справа и слева, мир здесь кажется созданным буквально вчера, но попадаются и остатки неких древнейших сооружений.
Вот прямо сейчас едем мимо толстой колонны с обломанной вершинкой, там статуя сидящей в позе глубокой задумчивости обнаженной женщины с огромными крыльями за спиной. Не летучемышьими, не птичьими, а из тончайшей серой как бы ткани, натянутой на красиво изогнутые острые углы, выступающие выпукло грубо и зримо.
Оба крыла, красиво заостренные вверху, застыли в готовности ударить по воздуху и взметнуть ее тело в воздух.
Я полюбовался, благо под ноги можно не смотреть, Зайчик осторожно ступает между обломков, но женщина вдруг шелохнулась и, даже не взглянув в нашу сторону, поднялась.
Крылья взмахнули красиво и мощно, в расправленном виде стали еще крупнее, ее тело метнулось в небо неровными, но быстрыми рывками.
Я вздохнул.
— Чего только не увидишь в Мезине… здесь еще тот огород…
Уулла не поняла, судя по выражению лица, посмотрела с недоумением.
— Огород?
— Запущенный, — объяснил я. — Сорняков много.
Она печально улыбнулась.
— А где сейчас не запущено?.. И что не сорняки?
— Мы, — ответил я твердо. — Пусть даже и сорняки!.. Но когда потесним остальных, то объявим свой сорнячизм единственно арийским и правильным! Остальных в топку.
Она вздрогнула и зябко поежилась.
— Всех?
— Всех, — ответил я категорично, как делал всегда, потом призадумался, я же теперь не просто рыцарь — истребитель чудовищ, а государь, чудовища тоже мои, хотя они об этом пока и не знают, так что надо как‑нибудь подумать дополнительно, — а может, и не всех, я же говорю, что никак не приду к единому мнению. Был тверд, а теперь у меня кризис веры. Эльфов нужно оставить точно! Но тогда и троллей, иначе нет в мире справедливости.
Она спросила тихонько и с надеждой:
— А что есть?
— Пока есть рыцарство, — ответил я гордо, — справедливость будет.
— Ох…
— А вообще‑то, — сказал я, — в Мезине больше чудес, чем во всех остальных королевствах, где я побывал. Ну, это я уже говорил.
Она спросила:
— А что такое чудеса?
Я покосился на ее макушку.
— Да, в самом деле… Теперь уже и не знаю.
Она промолчала, лишь повела взглядом в сторону. В каменной стене горы широкая щель, таких я видел сотни, но Уулла повернулась и посмотрела на меня с вопросом в печальных глазах.
— Что? — спросил я. — Мне надо зайти?
Она медленно наклонила голову, печаль в глазах стала заметнее, теперь я видел еще и сильнейшую тревогу.
— Надо, — прошелестел ее голос.
Я поморщился, но ответил с достоинством:
— Сказал бы мне это мужчина… почему женщину труднее послать в далекое пешее странствие?
Она не поняла, только хлопала огромными ресницами. Чем мельче существо, тем крупнее у него глаза и длиннее ресницы, это я уже понял.
