Мужик медленно поднялся на ноги, лицо на мгновение дернулось, словно сдерживает боль, но выпрямился и посмотрел на меня с ненавистью.
— Да пошел ты.
— Гордый ответ, — согласился я, — но неразумный.
— А мне плевать, — заявил он.
— Ты будешь лишен жизни, — напомнил я высокопарно.
Он в удивлении огляделся по сторонам.
— Чего — чего? А где она?
— У тебя тоже жизнь, — сказал я строго. — Не ропщи!.. А теперь стой спокойно и не шевелись… Зайчик, давно я тебе ничего лакомого не давал…
Арбогастр посмотрел на меня недоверчиво, тряхнул ушами и потянулся к чугунному шару. Мужик застыл в ужасе, когда страшный черный конь обнюхал деловито, распахнул пасть и попробовал цапнуть зубами гирю, но не получилось, фыркнул и сомкнул зубы на цепи.
Глаза его из кротких коричневых стали багровыми, он шумно вздохнул, из пасти вырвался дым. Звучно хрустнуло, чугунный шар откатился уже без цепи, только с торчащей петлей, а Зайчик принялся мерно пожирать цепь. В его чудовищной пасти хрустело, словно заработала камнедробилка, где крошат не гальку, а целые глыбы гранита.
Мужик смотрел выпученными глазами, но когда конская пасть начала приближаться к нему, спросил опасливо:
— А ногу не отгрызет?
— Зато браслет снимет, — успокоил я.
Он сказал нервно:
— Нет, пусть лучше останется. Такое кольцо, а как блестит!
— Да зачем? — спросил я. — Пусть ест. Не жадничай.
Мужик сказал быстро:
— Я туда рубины вставлю!..
— Здорово, — согласился я. — Глядишь, подхватят моду. Через год — другой все щеголи будут ходить с такими браслетами. А то и вдвое толще, чтоб издали было видно.
— И на обеих ногах, — добавил он.
— Хорошо, — сказал я и натянул повод, — Зайчик, ну что тебе цепь из низкосортного железа?.. Попробуй все‑таки эту гирьку…
Он брезгливо обнюхал и оглянулся на меня с немым укором. Дескать, то хоть и низкосортная, но все‑таки сталь, а это вообще чугун, где больше глины, чем железа.
— Ладно, — сказал я, — в ближайшем городе я тебе гвоздей куплю.
Мужик спросил ошалело:
— Вы что… гвоздями это страшилище кормите?
— Нет, — сказал я, — простым ячменем, а гвозди — лакомство. Ну, ты свободен! Иди и не греши. Вот тебе монета, купи одежду поприличнее.
Он взял монету, но на меня смотрел с растущим удивлением.
— Вы даже не знаете, за что мне прицепили это украшение.
Я вздохнул.
— Ты не сказал, а это не мое дело — выколачивать признание. Все подозрения нужно толковать в пользу обвиняемого. Ты мог быть жертвой судебной ошибки. С другой стороны, вся нечистая сила теряет магический дар при соприкосновении с железом.
Он сказал поспешно:
— Браслет еще на мне!
— Это ненадолго, — сказал я понимающе. — Ты от него избавишься в ближайшем селении, где есть кузнец. Но постарайся не вредить людям. Ответить им добром на добро.
Он криво ухмыльнулся, его вид не обещал ничего хорошего, ибо это люди, а не бобры приковали его к гире, но ответил с той же иронической небрежностью:
— Я буду стараться. Как ваше имя, мой господин?
— Ричард, — ответил я. — Ричард Длинные Руки.
Он пробормотал:
— Что‑то слышал. А я — Дуглас Ливерфильд.
— Будь здоров, Дуглас, — сказал я.
Зайчик, уловив сигнал, рванулся с места, как выпущенная из гастрофарета гигантская стрела.
Глава 5
Некоторое время я еще думал об этом странном заключенном, явно сумевшем сбежать откуда‑то, имя у него родовое, знатное, но в заключении побыл, судя по неопрятной бороде, давненько, потом мысли перешли на самое любимое — флот. Как наяву увидел залитую солнцем бухту Тараскона, а в ней десятки строящихся кораблей…
Бобик на ходу вскинул морду, нюхая воздух, затем внезапно свернул, не слишком, но заметно, и пошел еще быстрее.
Я крикнул запоздало:
— Эй, морда!.. Ты куда?
На горизонте показалась группа всадников, Бобик, как черная молния, ринулся к ним с такой скоростью, что растянулся в смазанную линию.
— Зайчик, — сказал я с тревогой, — давай за ним. Что‑то начинает умничать, уже за меня решает, куда нам идти.
Зайчик пренебрежительно фыркнул, мол, собаки время от времени пытаются повысить статус в стае, и если им не препятствовать, постараются вообще стать вожаками, подчинив даже человека.
— А вот фиг ему, — крикнул я навстречу ветру.
Всадники остановились далеко впереди, а Бобик налетел на кого‑то, вроде бы даже сбил с коня, повалил, но почему‑то не рвет в клочья, тоже мне Адский Пес, а облизывает. А поверженный отпихивается руками и ногами, но не орет, а визжит. Остальные поставили коней кругом, но вмешиваться не рискуют.
Кто сказал, мелькнуло у меня в мозгу, что женщина с мечом — это красиво? Даже прекрасно?.. Это отвратительно. Какие бы героические позы ни принимала. И как бы ни выпячивала вторичные половые.
Это вызовет восторг только у недоразвитых, а нормальному понятно, что меч — дело рук мужчин, да и то по необходимости. Женщины вынуждены бывают взять меч в руки только в случае, если их мужчины — полное говно.
Понятно же, что женщина по силе не сравнится с самцом, как понятно и то, что потеря женщины — невосполнима, в то время как мужчин перебей хоть почти всех, лишь бы остался один, на развод, он мигом восстановит поголовье, а вот если тысяча мужчин и одна женщина, то она не сможет родить тысячу детей на следующий год.
Есть только одно исключение, и я его принимаю, потому что исключение, как известно, лишь подтверждает правило, а во — вторых, потому что исключение — Боудеррия.
Она кое‑как поднялась, все еще отпихиваясь от признаний в любви Бобика. В первой десятке отряда весело ржут виконт Каспар Волсингейн, всегда настороженный и насупленный, несмотря на цветущую молодость, юный граф Эдгар, виконт Ульрих Росбент, кстати, он уже не виконт, а барон, не забыть бы, и другие знакомые мне лица.
Каспар крикнул:
— Боудеррия, как этот зверь тебя любит!
Ульрих сказал с непонятным выражением:
— Да они и похожи…
Юный граф Эдгар взглянул на него с укором и торопливо уточнил, стесняясь и краснея:
— Такие же… красивые.
Каспар сказал с сомнением:
— Все‑таки Бобик красивее…
— Нет, наша Боудеррия, — возразил Ульрих.
