Никогда бы не подумал раньше, что вот так в постели с красивой молодой девушкой, у которой и грудь, и бедра о — го — го, я буду думать о каравеллах и железной дороге, в то время как руки очень медленно и неторопливо делают то, чему учили в школе в старшем классе, на внеклассных занятиях, здесь ни в коем случае нельзя торопиться, иначе придется начинать все сначала, особенно когда имеешь дело с дремучими невеждами, потому за этой рутиной, что исполняется чисто механически, я урывками думал и о выборах, о коронации…
Она настолько начала вслушиваться в свои странные ощущения, абсолютно неведомые, непонятные, что уже подергивают ее тело сладкими судорогами, что забыла раздвинуть задние конечности, пришлось самому, а она даже и не заметила, дура, вот так вас и ловят…
Потом был ее легкий вскрик, но почти сразу ее тело выгнулось дугой, приподнимая меня, а я еще та пушинка, ее руки обхватили меня и сдавили так, что я подумал еще и про огров, которых тоже нужно будет приобщить к цивилизации, они болота смогут засыпать еще быстрее, чем тролли, а уж ломать скалы в каменоломнях для них вообще забава…
Некоторое время мы лежали рядом, она продолжала дышать шумно и часто, глаза безумно вытаращены в потолок, потом сказала с отчаянием:
— Я… я согрешила!
Я сказал успокаивающе:
— Ну, это не грех. Тем более что ты шла так самоотверженно за подругу…
— Да, — прошептала она в ужасе, — но я… ощутила удовольствие!., а это недопустимо… Это мерзкое сладострастие… Это грех!
— Какой грех, — сказал я, — Господь велел плодиться и размножаться. Ты что, против Всевышнего?
— Он велел плодиться, — ответила она страдальческим голосом, — а не сладострастничать!.. Это омерзительно… Я должна покаяться и выдержать епитимью… Как я могла, как я могла…
Я сказал смиренно, но с некоторой дьявольской гордостью:
— Не вини себя. Ты держалась достойно. Это я расшевелил в тебе ту сущность, которую Змей оставил в теле каждого человека. Это я виноват, хотя почему‑то виноватым себя ну никак не могу почувствовать, хоть для тебя и стараюсь.
Она отшатнулась в ужасе и омерзении с такой силой, что чуть не свалилась на пол.
— Ты… ты сам Сатана!.. Ты орудие дьявола!.. Ты полон похоти и сладострастных гнусностей!.. Ты совратил мое тело и заставил слушаться тебя, хотя я должна была выполнять эти омерзительные обязанности смиренно и ничего не чувствуя, кроме боли, которой Господь наказал нас за грехи Евы…
Ее страдальческий голос и враз похудевшее лицо все‑таки вызвали во мне чувство вины, глаза у нее блестят во впадинах, как у загнанного зверька, мелкого, голодного и насмерть перепуганного, а скулы еще больше приподнялись, гордые, но жалобные.
— Тебя Господь любит, — сказал я мягко, — и понимает твои чувства. Но все человечество вечером ложится в постели, половина из них — с женами. И назвать их всех за это грешниками… думаю, мы не так поняли Всевышнего.
— Нет, — прошептала она, — эти сладкие чувства… козни лукавого!
Я сказал нежно:
— Никогда не думал, что вот так искренне буду поддакивать женщине… Увы, ты права. От Господа у нас только душа, которую он в нас вдохнул и которую со временем заберет… Однако сейчас, пока мы в этом мире, мы не можем жить без тела! И потому мы должны сотрудничать с дьяволом, но не поддаваться ему, его целям, его желаниям, его установкам. Жизнь на земле — жизнь компромиссов…
Она повернула голову и всматривалась в меня недоверчивыми глазами. Женщины чуткие существа, а это вот, похоже, ощутило во мне еще большее неприятие дьявола, даже большее, чем у нее, но по мне видно, что я закаленный и опытный боец, весь в боевых шрамах, который и сам наносил поражения дьяволу, и если говорю, что некоторые участки пути нельзя пройти, если порознь, то, видимо, знаю, что говорю…
Она сказала дрожащим голосом:
— Но это так плохо…
Я встревожился.
— Что, в самом деле?
— В самом, — ответила она, чуть не плача. — Тело мое испытывало греховное наслаждение, а это нехорошо, это значит, я порочная, гадкая, развращенная…
— Тело, — сказал я, — это не ты, хотя тело твое. И мы владеем телом, хотя, конечно, нам нужны здоровые тела, чтобы лучше служить Всевышнему. Мы можем, доказывая свою власть над телом, уморить себя голодом или прыгнуть со скалы, но что скажем Господу, который запретил не только самоубийство, но даже нанесение вреда телу?.. Потому будь к нему добрее. Его нужно кормить и поить, как своего любимого коня, давать отсыпаться, учить каким‑то трюкам, даже иногда отпускать на случку…
Она слушала внимательно, я уже видел, что убедил, но на последних словах резко дернулась.
— Нет!
— Ну нет, — согласился я поспешно, дурак, поторопился, — можно не пускать, ты права, люди могут же обходиться без сладкого?.. Иди сюда ближе, положи голову вот так, а ногу закинь мне на пузо… да не дергайся, мы же говорим о высоком, о Божественном, это же намного ценнее, чем плотские утехи…
Глава 8
Проснулся я от щебета птиц за окном, на моем плече покоится голова Азагердии, волосы в беспорядке по всей подушке, люблю это зрелище, тихонько посапывает, по моей коже бегает легкий ветерок.
Вчера чуть ли не до утра говорили о Высоком и Божественном, но все‑таки я сумел втихую незаметно еще раз завести, раздразнить ее нежную податливую плоть, и хотя утехами позанимались намного яростнее, но потом сразу же вспомнили, что мы — одухотворенные личности. Правда, поговорить на эту тему не успели, она заснула так резко, словно потеряла сознание.
Я с состраданием посмотрел на прекрасное чистое лицо, вздохнул и заснул с чувством честно выполненного долга, а сейчас проснулся так и вовсе как орел сизокрылый и начат подумывать, как бы вылезти из‑под нее потихоньку, а то прижалась, вцепилась, все‑таки настоящая женщина должна держаться за мужчину, особенно, гм, вот так мило и преданно даже во сне…
Тихо собрав одежду, я перебрался через внутреннюю дверь в кабинет, там напялил штаны и подумал, что Азагердия вообще‑то смоется, как только проснется, а потом долго будет стараться не попадаться на глаза.
Некоторое время работал с указами и распоряжениями, одновременно пытаясь угадать, как там сейчас в Ламбертинии и Мезине, да и Скарлянды с Варт Генцем беспокоят, нельзя их надолго оставлять без присмотра.
И хотя для местных реалий и полгода — год — совсем недолго, но для меня пытка и неделя без новостей с мест. Дразнящая мысль выныривала снова и снова насчет того, что нужно упорно копать в том же направлении, чтобы помимо зеркал, пентаграммы Дитера и браслета Иедумеля обрести способность передвигаться с той же скоростью, но уже в те места, где вообще нет никаких приемных станций.
А потом хорошо бы попробовать прыгнуть с того портала, что возле монастыря цистерианцев… Явно же окажусь на Юге. И там, где меня не ждут. Где вообще ничего не ждут…
