Купец, несмотря на доставшуюся от предков дурацкую фамилию,
болваном отнюдь не был и в дореволюционные времена держал в кулаке Шантарск,
как ныне Фрол – причем, в отличие от Фрола, совершенно легально, то купая в
шампанском заезжих певичек, то меценатствуя весьма осмысленно и с большой для
горожан пользой. И, не исключено, обладал кое-какими экстрасенсорными
способностями, о каких в Сибири издавно принято выражаться: «Знал он что-то
такое, ли чо ли…» Уже в июле семнадцатого, несмотря на разгул демократии, а
может, именно тому и благодаря, Булдыгин, по воспоминаниям допрошенных
краеведами к пятидесятилетию Превеликого Октября старожилов, «чего-то
заскучал», а в начале августа распродал все свои рудники и фабрики, лавки, дома
и пароход (причем вовсе не торгуясь), выгреб наличность из банка, забрал свои
знаменитейшие коллекции, чад и домочадцев – и канул в небытие, чтобы потом
обнаружиться в красивом и шумном городе Сан-Франциско, малость подпорченном
недавним землетрясением, где его былые американские компаньоны по торговле
пушниной и добыче золотишка быстренько оформили всей этой ораве гражданство
Северо-Американских Соединенных Штатов (что в те времена сделать было не в
пример легче).
Вообще-то булдыгинских домов изначально было три. Один,
самый большой, разломал самовольно и дочиста еще в двадцатом году комиссар
Нестор Каландаришвили. Человек он был приезжий, и его горячая кавказская душа
пленилась-таки побасенками о спрятанных купеческих сокровищах. Сокровищ не
нашлось никаких, и обиженный чекист Круминьш, положивший было глаз на уютный
особняк, где собирался устроить пыточную штаб-квартиру своего ведомства,
настучал на комиссара в Москву, приписав пылкому Нестору всевозможные
извращения, как политические, так и половые. Каландаришвили загнали в Якутию
утверждать там советскую власть. Якуты, народ с белогвардейскими замашками,
комиссара быстренько ухлопали (что их от советской власти все же не уберегло,
хотя отдельно белопартизаны в Якутии и продержались аж до сорокового года – исторический
факт).
Второй дом к столетию Ильича велел разломать первый
секретарь обкома тов. Федянко, люто ненавидевший всякую дореволюционную
архитектуру (кроме связанной с именем Ильича, ее-то из партийной дисциплины
приходилось оберегать). Он разломал бы и третий особняк, но там в семидесятом
обитал областной КГБ и выселяться не желал.
К девяносто первому году КГБ давно уехал в дом современной
постройки, тов. Федянко всплыл в Москве помощником Бурбулиса, а в Шантарске
объявился подданный США Джон Булдер (булдыгинский внук), с целой кипой
юридически безупречных документов на последнее уцелевшее фамильное гнездо – и,
заплатив не столь уж устрашающую сумму в зеленой капусте, стал владельцем
дедовской недвижимости. А уж у него особняк перекупил Кузьмич.
Дом, после отъезда оттуда КГБ поделенный меж мелкими
конторами, всевозможными собесами и обществами книголюбов, пришел к девяносто
первому в убожество. Конечно, при бардаке и демократической шизофрении
девяносто первого возможны были самые невероятные негоции. И все равно Данил
крепко подозревал, что официальная версия событий, как водится, реальности не
соответствовала. Что-то там да крылось. Либо внук, хоть и настоящий, с самого
начала послужил Кузьмичу подставой за хорошие комиссионные, либо Кузьмич уже
здесь взял его на крючок и обеспечил некую синицу в руках. Как бы там ни было,
внук отбыл восвояси (хотя отцы города пытались в нагрузку всучить ему и
дедовский пивзавод, с тех самых пор ни разу не реконструировавшийся), а особняк
фантастически быстро обрел божеский вид и украсился синей вывеской с золотой
эмблемой «Интеркрайта» – конь с солнцем на спине.
Здесь, конечно, располагалась только самая головка, нечто
вроде генерального штаба. Кузьмич контролировал самые разнообразные фирмы,
которые чисто физически было бы невозможно собрать под одной крышей –
леспромхозы, деревообрабатывающие комбинаты, птицефабрику, так называемый
«радиозавод», банк «Шантарский кредит», три торговых дома, транспортную фирму,
турфирму, старательские артели. Ну, а «заимки» словно бы не существовало в
природе…
Данил поставил машину на огороженную стоянку рядом с
маленьким жемчужно-серым «БМВ» Жанны, аккуратненьким, как игрушечка. Ближайшая
телекамера, присобаченная меж первым и вторым этажами, уже бдительно пялилась в
его сторону, он взял с сиденья конверт, сделал ручкой в объектив и направился к
двери. Дверь, понятно, была бронированная, но весьма убедительно
замаскированная под старинную дубовую – фирма давно избавилась от детских
болезней, в том числе и вульгарности первых лет. Что подтверждалось и обликом
вестибюля – там за квадратной полированной стойкой сидел не амбал в пошлой
кожанке, а элегантный молодой человек при галстуке. За его спиной – распахнутая
дверь в караулку, и видно было, что там сидят еще двое в столь же
безукоризненных костюмах (понятно, возникни такая нужда, эти орелики успешно
выступали бы и в адидасовско-кожаном обличье, но это уж зависит от ситуации и
вводных).
– Происшествий нет, – «пятый» встал и чуть склонил
голову. – Иван Кузьмич о вас три раза спрашивал.
– А я – вот он… – проворчал Данил, кивнул
охранникам в караулке и пошел на второй этаж.
Попадавшиеся на дороге здоровались, как всегда – спокойно и
вежливо. Ни тени нервозности, ни единого встревоженного или обеспокоенного
взгляда. И он понял, что о Вадиме еще не знают. Следовательно, не подозревает о
случившемся и Кузьмич. Значит, милиции здесь еще не было, а это несколько
странно, пора бы им и нагрянуть с деликатной беседой…
Распахнул дверь вычислительного центра, молча кивнул Ольге.
Она улыбнулась, быстро встала, выпорхнула в коридор. Оправила белый халат,
тряхнула темными волосами:
– Ты куда улетучился ранней порой? Из собственной
квартиры так исчезать – это уже пошлость…
– А ты что, ничего не слышала?
– Что, стреляли? – фыркнула она.
– Из базуки, – он улыбнулся вполне
безмятежно. – Да пустяки, приехал Равиль и сдернул с подушки, были дела на
товарном дворе… Тебе привет от Светки Глаголевой. Я к ним на фирму заезжал.
– Вадим, часом, не у нее похмеляется? Что-то запропал,
ищут его…
– Когда это он похмелялся? – пожал плечами
Данил. – Должно быть, форс-мажор какой нарисовался… – Он подал ей
конверт. – Вот что, золотце, просмотри-ка бегло эти дискетки, скажешь
потом, что на них нарисовано, а я бегу к Кузьмичу…
В приемной, обставленной трудами братской словенской фирмы,
одиноко сидел крепыш в широченных полосатых брюках и черной кожанке. Здесь
такой экземпляр, Данил смекнул моментально, мог оказаться в одном-единственном
качестве – охранника пребывавшего в кабинете Кузьмича визитера. Захожий
бодигард старательно нажевывал резинку и поливал Жанну восхищенно-вожделеющими
взглядами, что она великолепнейшим образом игнорировала. От нее веяло ледяным
холодом и недоступностью, как от Эльбруса. Вряд ли пацан знал слово «светский»,
но Жанна определенно подавляла его утонченно-доскональным обликом светской
дамы, и строить словесный мостик он вряд ли успел осмелиться.
