Высший пилотаж для секретарши – это с блеском совмещать все
мыслимые функции: и любовница босса, и визитная карточка фирмы, и незаменимый в
работе кадр. Жанна совмещала. Не без блеска. За что удостоилась личной охраны –
ибо хорошая секретарша посвящена в секреты фирмы едва ли не лучше босса, а
наехать на хрупкую красотку не в пример легче и проще…
– Иван Кузьмич вас очень ждет. Но у него
посетитель, – сообщила Жанна. – Подождите, пожалуйста.
Произнесено это было не без почтения – несмотря на всю свою
упаковку, неглупую головку и положение первой фаворитки, она кое в чем осталась
простой девочкой «с Киржача», попавшей в частный бизнес чуть ли не с выпускного
бала, от папы-слесаря и мамы-ткачихи. И Данила немного побаивалась. Давненько,
на пикнике, Кузьмич шутки ради обрисовал ей Данила как простого советского
Рэмбо, всю сознательную жизнь свергавшего во всех концах света реакционные
режимы и вместо утренней зарядки резавшего «зеленых беретов» по три штуки
зараз. Жанна, не мудрствуя, поверила – в той среде, где она выросла, КГБ был
чем-то невыносимо таинственным и пугающим, как «земли псоглавцев» на древних
картах…
Данил сговорчиво присел в уголке, возле низкого столика, придвинул
к себе солидную хрустальную пепельницу и достал из левого кармана престижные
«Хай лайф», каковые в душе терпеть не мог. Он всю жизнь курил болгарские, но на
нынешней работе сплошь и рядом полагалось дымить чем-то престижным, и никак
иначе – у каждой Марфушки свои игрушки…
Вот Кузьмича, конечно, эти игрушки ничуть не тяготили.
А получилось в общем как в романе – иные из них все-таки
бывают списаны с жизни. Два пацана родились в захолустной Судорчаге, сорок лет
бившейся за звание хотя бы райцентра, да так и оставшейся в прежней роли.
Родились в самых что ни на есть сермяжных семьях. А джинна из кувшина звали
просто – Советская Армия. По прихоти судьбы оба угодили к одному
военкоматовскому «покупателю», оказавшись в Москве, в полку, где солдаты носили
синие погоны с буквами «ГБ». И обоим перед дембелем сделали аналогичное
предложение – как же, сибиряки, отличники боевой и политической, из крестьян,
кандидаты в члены…
Дальше оно все и раздваивалось, дорожки побежали в разные
стороны. Один предложение принял, был после недолгого отпуска отправлен на
соответствующую дрессировку и тянул лямку без особых взлетов и падений, пока на
нехитрой карьере не поставили крест октябрьские игрища. Другой сумел с
надлежащим тактом (то бишь врожденной крестьянской хитрецой) отклонить
предложение таким манером, чтобы не испортить характеристику. С этой
характеристикой да благодаря несомненным семи пядям во лбу без особого труда
взял на шпагу Шантарский университет, стал из кандидатов членом, вышел с
красным дипломом – но приземлился в Северо-Восточном райисполкоме, да так и
двинулся вверх по этой склизкой лесенке, перепархивая от партийных органов к
советским, словно теннисный мячик меж двумя ракетками.
Перестройка его застигла первым заместителем председателя
облисполкома. Существует расхожее мнение, будто перестройка как раз и была
затеяна для того, чтобы вторые секретари могли сесть на место первых. Конечно,
многие так и поступили, прихватив в могучие союзники невежественную и горласто-придурковатую
совковую интеллигенцию, а уж та, в свою очередь, убедила истосковавшуюся по
доброму государю массу, что и член Политбюро способен в одночасье прозреть…
Однако Иван Кузьмич Лалетин не пошел ни по одному из двух традиционных путей –
не обернулся ярым демократом святее самого Сахарова и не погряз в забавах
полозковско-зюгановской кодлы. Едва только приоткрылась щелочка с непривычно
пугающей кличкой «кооперативное движение», как он с разлету грянулся в нее всем
телом – так, что на заборе остался пролом в виде его силуэта, словно в
мультфильме. Но Лалетин не разбился, а проскочил на ту сторону, где обосновался
прочно. Пожалуй, к этому и сводится «Краткий курс истории И.К.Л.». Большинства
деталей, подробностей и эпизодов былого Данил не знал да и не стремился узнать
уже потому, что они безвозвратно отошли в прошлое. Поскольку в жизни нет места
ни сказке, ни романтике, легко домыслить кое-что и догадаться, что на избранном
пути друг детства Ванятка не стал ни святым, ни хотя бы подвижником, но и не запродал
окончательно душу дьяволу. И Данила такая ситуация и такой шеф полностью
устраивали – на фоне общей ситуации в стране. Ему самому до подвижника было –
как до Китая раком…
Когда они чисто случайно встретились в столице сразу после
окаянного октября, Кузьмич обрисовал ему детали и сделал предложение. Данил
сказал, что согласится, если получит честное слово, что там нет ни наркотиков,
ни крена в сторону прямой уголовщины. После короткой дискуссии, уточнявшей
понятие «прямая уголовщина», стороны пришли к сердечному согласию. То ли
происходившее в октябре сыграло роль последней соломинки, то ли сказалась
брезгливая усталость от перестройки, отучившей многому удивляться и приучившей
на многое смотреть иначе, но Данил даже в глубине души не включал «заимку» в
категорию прямой уголовщины. В конце-то концов, государству подносили уже этот
клад на блюдечке, и оно само от него отказалось…
Платиновое месторождение в районе речки Беди обнаружил в
тридцать шестом году молодой геолог Изместьев, второй сезон работавший в
«Шантарзолоте». Однако в геологии тогда безраздельно царствовал академик
Бочкарев, в душе коего (как это частенько случалось с выдающимися деятелями
науки, и не обязательно сталинской) причудливо соседствовали гений и сатрап. На
беду, Бочкарев еще в двадцать пятом издал фундаментальный труд, где доказывал,
что на территории СССР самородная платина восточнее Урала залегать не может…
(Вообще-то тема интересная – положа руку на сердце, как
повели бы себя Ньютон или Пастер, даруй им судьба возможность абсолютно
безнаказанно, ничуть не потеряв в глазах общества, отправлять научных
оппонентов на виселицу?)
На двойную беду, молодой открыватель шантарской платины
оказался упрямым и несговорчивым, не слушая увещеваний и намеков – может, по
юношескому максимализму, а может, очень уж хотелось одним махом оказаться в
ферзях. И сгинул год спустя так надежно, что не обнаружился ни в пятьдесят
шестом, ни вообще. А о месторождении забыли напрочь – для того района
существовала установка исключительно на золото. Да вышло так, что случай свел
Лалетина в Ялте с умиравшим от рака профессором. Старец, родом из Шантарска,
некогда был в свите Бочкарева и остался, наверное, последним из живущих,
посвященным в ту давнюю паскудную тайну…
Дальше было несложно – имея деньги и верных людей. Благо,
архивы «Шантарзолота» сохранились и секрета по давности лет больше не
представляли. Кузьмич через свои связи и запустил в архивы надежного паренька,
якобы молодого писателя, собиравшего материалы о героических подвигах первых
советских геологов.
Конечно, главное – отчет Изместьева и все сопутствующее –
еще в тридцать седьмом было изъято ежовскими костоломами, но к цели можно
двигаться и обходными путями… Никто не стал изымать бухгалтерские документы, а
ведь в них черным по белому стояло название села, где Изместьев нанимал
рабочих, а также номера площадок промывки, по которым, сопоставив с другими
пожелтелыми бумажками, нетрудно было сделать привязку к местности…
