И все. Вполне достаточно для задуманного вторжения, но мало
выводов и логических умозаключений. Одно ясно: сгребли они не шакала – волчару…
У Вадима не было ни единого шанса.
– Ну, что там?
– Пачка «Верблюда», зажигалка и ключи, – сказал
Кондрат. – Больше ничего.
Данил распорядился:
– Ну, тогда, благословясь – на ближнюю дачу. Посидим,
поокаем…
За спиной у него послышался глухой удар.
– Очухался? – спросил он.
– Ага, – тяжело выдохнул Кондрат. –
Притворился, сука, будто все еще в нокауте, но мышца-то напряглась…
– Пристройте его на полу, – сказал Данил. – И
давай, Федул, огородами-огородами, не ровен час, полезут нас проверять по
ночному времени…
«Ближняя дача», числившаяся частным владением Данила,
располагалась на левом берегу, там, где над городом громоздились сопки. Оттуда
открывался прекрасный вид на ночной город и на реку, дача прильнула на склоне
Коршуновской горы, в незапамятные времена бывшей вулканом. Домик скромный, зато
кирпичный, возведенный в те полузабытые времена, когда подобную фазенду могли
позволить себе и простые пенсионеры, и наскребшие на свой хребет эту самую
перестройку интеллигенты, и творческие люди вроде субъекта, у которого дачку
купили. Художник этот, в застойные времена украшавший торцы зданий жуткой
мозаикой на идеологические темы, гласность воспринял с визгом и моментально
сделался первым демократом города, но со временем вдруг обнаружил, что при
новой власти его монстры никому не нужны и денег на подобное похабство из казны
более не отпускается. Отыскав в себе малую толику немецкой крови, он стал
оформлять документы в далекий фатерланд – и попутно распродавал все, что можно,
дабы наскрести хоть на дорогу. Увы, исполненную в местном мраморе метровую
голову Владимира Ильича загнать так и не удалось – а Данил по причине ее
неподъемности и полной безвредности не стал возиться и выкидывать. Так голова и
торчала в садике, посреди десяти соток сосняка. Приезжавшие на дачу гости
воспринимали ее спокойно, а после хорошей водочки кое-кто и ронял
ностальгически слезу.
Граф, двухлетний мохнатый южак, был уже чисто Даниловым
приобретением – как и сторож дядя Миша, милейший человек, отсидевший в общей
сложности лет двадцать за разные дела, в основном за несгораемые кассы,
чемоданы в поездах и левое золотишко. Как правило, зэки со стажем собак терпеть
не могут, но дядя Миша был исключением, и оба второй год жили душа в душу. К
новой работе сторож относился философски (только иногда, подвыпив, скорбел о
загубленной молодости, матеря юное поколение, без всяких хлопот и при полном
бессилии властей крутившие дела, какие дяде Мише при социализме и не снились),
а слабость у него была одна-единственная – порой приводил девиц позднего
школьного возраста, наряжал в пионерскую форму и трахал у подножия мраморного
Ульяныча – но как-то ухитрялся подбирать таких, что обходилось и без огласки, и
без триппера. Ну, а молчать умел, как отшельник первых лет христианства,
искавший в немоте совершенства…
Граф понесся вдоль железной ограды, захлебываясь лаем, но
тут же узнал вылезшего из машины Данила и смущенно заткнулся, преданно
извиваясь. Дядя Миша молча открыл ворота, запер их за бесшумно вплывшей
машиной, поймал пса и отвел его в будку. Присмотрелся к обвисшему гостю,
которого поддерживали под мышки:
– Чего-то он в бранзулетках? Казачок засланный?
– Вроде того, – сказал Данил. – Камин
растопи, дядь Миша, и жуткую кислоту приготовь, нам с ходу декорации
понадобятся. Как соседи?
– Справа – в город уехали. Слева – привез девку. До
полуночи звенели пузырями и гоняли музыку, потом угомонились.
– Мы сейчас этого голубка занесем, посмотришь?
– Проконсультировать?
– Ну?
– Яволь, – дядя Миша отдал честь по-американски –
ладонь к пустой голове, потом чуть вперед.
– Видиков насмотрелся? – лениво поинтересовался
Данил.
– А чего еще делать? – он приотстал от тащивших
пленника, взял Данила под локоть. – Слышь, бугор… Тут часиков в семь
вечера крутились по улице два мотоциклиста, все из себя навороченные, в
эмблемках, цепях и драконах. Только если это не тихари, я – народный дружинник…
Я и девку приводить не стал, как собирался, кто их ведает…
– Ну и?
– Бля буду, они на твою фазенду косяка кидали.
– Работа у них такая, – сказал Данил. – В
конце-то концов, фазенда на меня записана. Держись посмелее, дядь Миша, ты хоть
и в сторожах, да сторожишь не котельную… Всегда отмажем, если чистый. Главное,
не нужно в них бабахать, это выйдет перебор…
Он мимоходом потрепал Графа по затылку, спустил его с цепи и
вошел в дом. Пленный лежал на полу, в сознание еще не пришел, но уже
постанывал.
– Вы мне его заголите, орлы, – сказал дядя Миша
Кондрату с Хоменко. – Сверху. Поглядим.
Заголили. Данил оглядел синюю церковь с куполами,
красовавшуюся во всю нехилую грудь, проткнутый кинжалом череп и прочие изыски,
повернулся к дяде Мише:
– Сидел. Не единожды. А?
– Точно, бугор. Самое малое три ходки. Разбой, грабеж,
в зоне – родимая отрицаловка. Восемнадцать стукнуло на малолетке… «убил
предателя»… змейку такую колют определенно в Мордовлаге… одним словом, тот еще
зверь. Не в законе?
– А вот этого не знаю.
– Кончать будете? – совершенно по-деловому
поинтересовался дядя Миша.
– Посмотрим. Сначала потолковать надо.
Данил задумчиво покосился на Кондрата. Подробностей он не
знал никаких, но его предшественник, сдавая дела, так и сказал про Кондрата и
отсутствующего здесь Пеликана: «Если понадобится кого-то отправить в лучший
мир, эти двое для того денежку и получают…» Убирать, правда, еще никого не
приходилось – случался мордобой, допросы третьей степени, деликатные
предупреждения вроде взрывпакетов в форточки…
Словно угадав его мысли, Кондрат равнодушно сказал:
– Сделаем, командир. Чисто, как на ВДНХ.
Данил присел на корточки, присмотрелся и уверенно сказал:
– Кончай придуриваться. Ресницы дергаются.
Пленник открыл глаза. Медленно оглядел их всех по очереди,
рывком сел, попробовал на прочность цепочку наручников и, уставясь снизу вверх,
зло, ненавидяще бросил:
– Курнуть дайте.
Данил вставил ему в рот зажженную сигарету, подхватил под
мышку, поднял и усадил на стул. Сел сам. Кондрат с Хоменко без команды
переместились за спину пленника, чтобы держать его в напряжении – но тот их
словно бы и не заметил. Уставился на Данила:
– Ты, гандон, чего забавляешься?
– А зачем ты ко мне в квартиру влез? – с
ангельским терпением спросил Данил. – Упереть хотел все, что нажито
честным трудом? Три магнитофона, куртки кожаные три… – он бесшумно взмыл
со стула, навис над чернявым. – Короче, погань. Зачем пришел?
