Вошел Фрол – коренастый, лобастый, лысиной и в самом деле
слегка напоминавший Ульяныча, в белой тройке и алой рубашке, расстегнутой чуть
ли не до пупа и выставлявшей на обозрение золотую цепь в палец толщиной (наряд
не каждодневный и означавший практически то же, что фрак для дипломатов в дни
больших приемов).
– Саммит? – усмехнулся Лалетин.
– Делегация испанских трудящихся, – Фрол
усмехнулся в ответ. – Там есть кое-что интересное и для тебя, пусть потом
приедет Нугзар, поговорим… Эти забугорные – народ первобытный, честное слово.
Непременно следует по этикету увешаться побрякушками и повесить на стену в
холле хоть один «узик». Иначе нет того имиджа. Думаешь, эти черномазые, что
толкают наркоту на Бродвее, катаются в розовых кадиллаках из-за дикарской любви
к ярким краскам? Тоже имидж, полагается нанизать на пальцы десяток гаек и
возить по три блондинки на заднем сиденье, иначе уважать не будут. Дети… Что у
тебя стряслось?
Он слушал внимательно, изредка перебивая короткими
вопросами. Пару раз в дверь заглядывали кожаные и галстучные мальчики, но тут
же исчезали, отосланные небрежным жестом.
– Называется – жили-жили, не тужили… – сказал Фрол
задумчиво. – Ты знаешь, про булдыгинский клад и в самом деле уже начали
кружить какие-то побасенки. Только это сказочки для детей младшего рэкетирского
возраста, которые даже «Бульварный листок» не читают… А вот насчет Беса твой
Данил прав на все сто. Хоть он и наглец, не стал бы лезть на рожон, не появись
возле него крутой дяденька-провокатор… Мои тоже доносили о каком-то
«джентльмене», но концов не нашли… у тебя на «заимке» все спокойно?
– Вроде все.
– На «заимку» пока никто не облизывался.
У Соколика наглости не хватит, хоть он и дурак, алюминиевые контракты и
прочие фабрично-заводские будни опасений не внушают, иначе ты бы знал, а из
столичных «крестных батьков» никто не пытался влезть в наши угодья, иначе я бы
знал… В самом деле, тупик получается? А, Кузьмич?
– Может, следовало бы Беса…
– Ну не могу я пока его выпотрошить… – досадливо
поморщился Фрол. – У меня руки чешутся, но пока жив Батенька или пока Бес
не заигрался до полного беспредела, нельзя устраивать гладиаторские бои.
Батенька у нас – пережиток из раньшего времени, динозавр, но нельзя идти
поперек старика, общественность не поймет, он как-никак живой пример, на нем
молодежь воспитывают, когда учат жить по понятию… Ох мне этот старый закал… Он
же в шестьдесят восемь, обормот, своим хотением на зону отправился, позарез
необходимо было, видите ли, рассудить уральские скандальчики. И Бес у него под
крылышком. Только плох Батенька, вести доходят, хоть и лежит в санчасти с
цветным телевизором и спелыми киви, а медсестренки из вольных минетами
ублажают…
– Что же нам, сидеть и ждать, когда Батенька помрет?
– Ждать, конечно, нельзя… – задумчиво сказал
Фрол. – Иллюзий, Кузьмич, строить не будем. Не нравятся мне эти игры. Это
дурики вроде Щекоталова с его трясущимися перед объективом ручонками свято
полагают, будто Система столь же организована и упорядочена, как обкомы и ЦК в
былые годы. И неведомо придурку, что бардак присутствует во всех сферах… И если
рука Москвы уцапает кого из нас за шиворот и решит вздрючить для примера,
обязательно вздрючат… Не хочется мне что-то на старости лет пенсионерствовать
на Багамах. Я хочу доживать здесь. И хочу, чтобы здесь был порядок, чтобы
беспредельщики не обливали малину дерьмом на каждом шагу. Хватит, десять лет
страну трясет в падучей… Если эти придурки доведут до взрыва, «бультерьерами»
не отгородишься. Остаются опять же Багамы, а я не хочу… Хорошо, – он
похлопал себя ладонью по колену, что-то решив. – Стая жрет слабых, но не
отдает сильных. Как выражается Датико, брат для брата в черный день… Знаешь, за
что я тебя уважаю, Кузьмич? За то, что не купил коронацию за деньги, когда
предлагали такую возможность.
– Не мой имидж, – усмехнулся Лалетин.
– А иные дурачки купили. И зовутся теперь ворами в
законе, взбздыкнутые… Во всем должен быть порядок. И пока ты этот порядок
уважаешь, ни одна сволочь не позволит тебя опустить. И не посмеет. Не ради тебя
даже, а ради порядка, потому что на нем жизнь держится… Короче. Бери билет и
лети в белокаменную. Пойдешь к Карему Бароеву.
– «Интернационал»?
– Он. Ну, открывает человек рабочие заседания своих
структур гимном СССР, прихоть у него такая… Почему бы и нет? У каждого свои
прибамбасы… Карем в московской мутной водичке плавает, что твоя акула. И стоит
повыше нас с тобой на парочку порядков. Если против тебя работает какая-то
столичная гнида, «Интернационал» ее вычислит, он это умеет. Не на халявку,
разумеется. Что-то он от тебя потребует, ему как раз нужен человек твоего
полета, имей в виду. Но насколько я могу судить, от его просьб всегда бывает
прибыль. Пора тебе выходить на орбиту повыше, да и мне тоже… Ну, отправил я
своего пацана в Кембридж, а ты – свою Элку, но это ж не достижения, а проза
жизни… В губернаторы не думаешь подаваться? У нашего обаяшки срок кончается.
– Мне бы сейчас разобраться с этими наездами…
– Одно другому не мешает, – сказал Фрол. –
Докушать Беса, разобраться с наездами – это опять-таки проза. А поэзия как раз
и заключается в установлении надежного порядка, который бы всех устроил… или
большинство, по крайней мере, всех-то довольными не сделаешь, как ты на голове
ни прыгай… Решено, Кузьмич. Я «Интернационалу» позвоню прямо сейчас, в тебе-то
я уверен – не забудешь старых друзей, как бы ни взлетел… А потом – у меня
там полкурса института физкультуры, застоялись ляльки…
Глава 14
Ход конем по голове
…Он в конце концов решил развеяться, а потому и выпито было
немало, и отдано должное длинноногим гимнасткам (физкультурный институт недавно
по новой моде переименовали в академию, но благонравнее студенточки от этого не
стали), и с «испанскими товарищами», пока они еще не ужрались в полном восторге
от сибирской экзотики, удалось провести парочку перспективных разговоров.
Голова, правда, была почти что ясная, за четыре часа перелета прояснилась окончательно,
и в самолете он не выпил ни капли из того, что щедро носили обходительные
стюардессы бизнес-салона. Два телохранителя не пили по должности.
У трапа поджидали полдюжины разнокалиберных иномарок – но
его машины здесь не было, Кузьмич был уверен в себе и без таких прибамбасов,
отличавших скоробогатенькую молодежь – а посему вместе с двумя своими ореликами
демократично проехал в общем автобусе до серого здания аэропорта и под вывеской
«Выход в город» сразу увидел своего человека, выполнявшего здесь, в столице,
кучу разнообразнейших функций. А рядом с ним, так, что сразу становилось ясно –
они вместе, – стоял другой, лет тридцати, молодой славянский бизнесмен с
рекламы какого-нибудь «Фак-инвеста», как две капли. Под ложечкой что-то
непонятно ворохнулось, и Лалетин выругал себя – не стоит уподобляться
пуганой вороне, право… Ничего еще не решено, мы жилистые…
Незнакомец пружинисто шагнул вперед:
