Стрелка манометра упала почти на нуль, хотя воздух ещё был.
Запасной баллон находился в полукилометре от озера, где в укромном месте я отогревался на солнце или у костра, а иногда ночевал, если не хватало сил идти в логово или терпения дожить до восхода — озеро тянуло магнитом, казалось, уйду, и без меня произойдёт что-то важное. Не снимая гидрокостюма, я прибежал на стоянку, достал спрятанный баллон, попил холодного чаю из котелка и помчался назад, чтоб заодно и согреться.
Баллон я переставил на берегу, столкнул лодку с отмели и поплыл к оставленному на воде бую. И только сейчас увидел манометр: запасной баллон оказался пустым!
Потряс и его, и дыхательный аппарат, как трясут остановившиеся часы, постучал по прибору, а потом попробовал стравить воздух через редуктор — даже шипения нет. А ещё вчера было сто шестьдесят очков! Выйти сам он не мог, вентиль новый, закручен крепко и ещё контрольной ниткой обвязан.
Кто-то подкрался, когда был под водой, и стравил. Когда-то ведь хотел, чтоб это случилось, и вот получи!
Матерился я долго, но поправить дело ничем не мог. Даже если бы нашёл в Инте, Сыктывкаре или Ухте какую-нибудь кислородную станцию, где можно зарядить баллоны, всё равно бы сразу себя обнаружил и на обратном пути уже встречали бы «егеря», которые не так легко примут за комитетчика.
Никаких погружений теперь по крайней мере, до следующего лета. И ничего не сделать!
Баллоны я оставил, дыхательный аппарат со всем прочим снаряжением унёс подальше от озера, нашёл сухое место среди развалов в лесу, упаковал всё в простреленный чехол от спальника, облил диметилфталатом, чтоб воняло и медведь не тронул, после чего спрятал и обложил еловым лапником — от мышей и завалил камнями. Всё с оглядкой, чтоб не подсмотрели. Думал, хоть в этом сезоне обойдётся без воровства — нет, украли воздух, и этот незримый вор ходил где-то рядом со мной. Хорошо, что в логове осталось всё цело, и начал придумывать, как сделать дверь или затычку с запором, чтоб в моё отсутствие никто не попал, но под руками только дерево и камень — гвоздя нет.
На следующий день я отдыхал и даже писать пробовал — не получалось. От расстройства спустился к Манараге, наловил хариусов, положил в ледник и окончательно затосковал. Утром же, часа полтора промаявшись возле логова, всё-таки решил начать привязку своих находок.
Все обнаруженные на дне камни со следами глубокой обработки я отмечал на специальном плане, и даже из того, что нашёл, можно сделать вывод, что они откуда-то сползли на дно озера вместе с дикими глыбами, сдвинутые ледником. Над озером с юга нависал плоский, растёртый хребет, выдающийся своеобразным мысом, однако ледник двигался с севера и столкнуть блоки в озеро, или в то время, ущелье, никак не мог. Значит, отёсанные камни принесло со стороны Манараги.
Следы ледника здесь наблюдались всюду: от морен в долинах и распадках до огромных валунов на плоских вершинах гор, кстати, им же срезанных. Судя по конфигурации, только Гора Солнца выстояла — расколола движущуюся толщу льда, пострадали только склоны. Если бы не стравили воздух, я бы мог исследовать «мелкую» часть озера и довольно точно определить ареал рассеивания блоков и по нему просчитать и смоделировать ситуацию до оледенения.
За неделю работы я отыскал тринадцать этих гигантских кирпичей, целых и расколотых, плюс гладко обработанную колонну, и все практически на одном месте, вдоль северного берега. Это означало, что они не притащены сюда из заморских далей, ледник подмял их под себя на месте и вновь обнажил на дне озера, когда растаял.
Теперь следовало сориентироваться на месте и хотя бы приблизительно определить, откуда всё это свалилось.
Уж не с Манараги ли? Только не с современной, подверженной мощной эрозии и разрушающейся, а с древней Горы Солнца, когда она была высокой и имела совершенно иные очертания. Возможно, на каком-то её уступе или на вершине, стояло грандиозное, судя по блокам на дне, циклопическое сооружение, которое я про себя назвал Храмом Солнца. Если и сейчас восход над Манарагой ни с чем не сравнимое, потрясающее зрелище, то что же было, когда она сияла ослепительной снежной вершиной?
И ещё, если найденные блоки занесло сюда с Манараги, то по долине одноимённой реки, возможно, под мощными моренными отложениями остался «шлейф» — разрозненные, изломанные, обкатанные остатки таких же блоков. То есть, всякая глыба, осколок, булыжник со следами каменотесного инструмента и будет тому доказательством.
Чтоб не возвращаться на ночлег в логово, я взял с собой варёной рыбы, банку тушёнки и четыре сухаря — рацион на три тяжёлых маршрутных дня, и прямо от фонтана стал подниматься на хребет чуть восточнее горы Мрачной, отмеченной на Олешкином плане. (Часто названия давал он сам, поскольку на его зарисовках встречались гора Склизкая, река Шалава и хребет Параша). Через два часа я уже был на узком и длинном плато, с небольшими горушками (типичный послеледниковый ландшафт), где на северной стороне ещё лежал снег, и наконец-то увидел южный склон хребта с лесистой долиной реки Вангыр. Горы за водоразделом были пониже, чем на севере, но больше скал и осыпей. Да и сам хребет извивался змеёй между обрывов, под одним из которых и было Ледяное озеро.
В тот день погода внизу стояла солнечная, тёплая, однако наверху дуло, да ещё рядом со снежными, тающими языками было не совсем уютно, а дров с собой не взял, надеясь остановиться на ночёвку где-нибудь возле реки Манараги.
Однако маршрут оказался не таким коротким, Олешка что-то напутал, изобразив озеро всего-то в пяти — шести километрах от горы Мрачной. Я протопал по хребту весь день, ни одного камня со следами человеческих рук не обнаружив, и увидел сверху Ледяное только на закате. Если сейчас пойти вниз, то к реке спущусь к полуночи, не раньше, и хоть светло ещё, да всё равно ничего толком не увидишь, а надо осмотреть все камни и глыбы, имеющие самый отдалённый намёк на грани или обработанные поверхности.
Короче, оставалось продрожать ночь на водоразделе без костра и горячего чая, и если учесть, что на ужин одна рыба, которая уже в глотку лезет с трудом (банка тушёнки — НЗ), то и без еды. Красота кругом была неописуемая, но любоваться ею хорошо было бы, сидя у огня. А я сбросил рюкзак и бегал по лысому водоразделу в поисках сухого, безветренного места, чтоб пересидеть до восхода.
И вдруг заметил на уступчатом останце кучу щетинистого хвороста, словно кто-то принёс большую вязанку, бросил на вершине и забыл. Жизнь на Урале напоминала существование первобытного человека, в тот период, когда он осваивал мир и приобретал первые религиозные представления о нём, и здесь существовали духи добрые и злые. Первые надоумили промерять верёвкой дно и зацепили камень за телегу, вторые выпустили воздух из баллона. Но добрый дух тут же подбросил полкубометра хвороста! И в голову сначала не пришло, что это гнездо, причём, старое, многолетнее, уступы заляпаны помётом, грязными перьями, шерстью и прочим мусором. Я видел лишь топливо, потому вскарабкался на скалу и едва потянулся руками, как над моими дровами неожиданно поднялся орёл! С испугу я чуть не полетел вниз, а огромная птица сорвалась со скалы и закружила над гнездом с отвратительным скрипучим клёкотом — отчётливо были видны выставленные вперёд, раскрытые лапы.
