Но едва переступил порог, как ощутил лицом тепло. Быть не может! Изба выстыла бы за столько дней… Может, почудилось? К печке сунулся — по крайней мере, позавчера топлена! Голову поднял, а по матице на гвоздях десятка два беличьих шкурок висит, и уже слегка подсохли.
Камень с души свалился: проходной охотник белкует! Конец октября, разгар сезона… Знал охотник, живущий с лова, эту заимку, завернул переночевать и заодно обработать и оставить добычу. А ушёл в снегопад, потому и следов не оставил.
И тут меня насторожила внезапно обнаруженная деталь: белка бита охотником неопытным, все выстрелы по корпусу, шкурки дырявые от дроби, в кровоподтёках. Если промышляют мелкого зверька без малокалиберной винтовки, то обычно делают специальные заряды, вкладывают в патрон четыре — пять дробин и бьют только по голове, чтоб не испортить пушнину. Ну а если кончились беличьи заряды, то прежде чем стрелять из полновесного, круга два-три сделаешь возле дерева, выбирая такую позицию, чтоб зверёк был закрыт от тебя стволом, сучьями, и выглядывала одна голова. Охотник, промышляющий в таких хороших угодьях, человек, способный ориентироваться и ходить в горно-таёжной местности, кормилец, живущий с лова, обязан знать в общем-то простые правила.
Этот жил с чего-то другого, поскольку за дефектную пушнину почти ничего не получил бы. Такое чувство, будто охота для него — прикрытие, как бы официальная причина находиться в безлюдных местах.
Я прошёл всю избу по периметру, отыскивая следы пребывания гостя и под кроватью, в дальнем углу нашёл полупустую мабуту — парашютную сумку: то ли спрятали, то ли запихнули подальше от глаз. Охотник не просто мимо проходил, рассчитывал пожить здесь, коль вещи оставил! Конечно, рыться в чужих вещах плохо, но мне необходимо было знать, что за странный человек ко мне подселился. «Каркадилы» могли таким образом перекрыть дальние подступы к зоне своих интересов на Урале и контролировать все передвижения людей. Если этот неумелый промысловик их человек, то мне придётся уходить отсюда немедленно.
Сверху в мабуте лежала свёрнутая суконная куртка, которые выдают лесорубам как спецодежду, две футболки, тельняшка — всё чистое, в лесу не ношенное. Бритвенный прибор с помазком, завёрнутый в вафельное полотенце (великая роскошь для охотника, просто интеллигент какой-то!), банка бездымного пороха «Сокол», дробь «тройка» в мешочке, капсюли в коробочке, шесть фабричных круглых пуль двенадцатого калибра. Под боеприпасами — продукты: пластмассовая фляжка с подсолнечным маслом, чай, кусковой сахар, немного леденцов и ещё два матерчатых мешочка с сухарями — около килограмма. В общем-то не густо, если собрался промышлять до конца сезона, то есть, до глубокого снега. Не исключено, ещё где-то зимовья есть, так прошёл бы, раскидал продукты, чтоб везде был запас — так делают охотники. Но почему-то не верилось, что этот такой предусмотрительный. Да и сухари подрумяненные, из формованного (значит, купленного в магазине) чёрного, мягкого хлеба, то есть, резали и сушили при высокой температуре специально, а обычно для таких целей идёт зачерствевший. И сушат его где-нибудь на печи, полатях или полках, отчего сухарь получается костяно-твёрдый и не крошится в рюкзаке.
Обыскивая сумку неизвестного, тешил тайную надежду, что он курит и есть запас табака, но даже спичек не нашёл, а сигареты у меня кончились ещё у Манараги.
Я уложил вещи в обратном порядке, как было, но когда запихивал куртку, тяжеловатой показалась. Развернул и обомлел: два номера журнала «Наш современник». С романом «Слово»!
И хоть ты в обморок падай, хоть щипай себя, чтоб проснуться, хоть проверяться беги к психиатру — лежат! Уже читанные, немного распухшие и потёртые, особенно первый, где мой портрет есть, давно по рюкзакам ходил. Второй, с продолжением, поновее, но роман дочитан, каждая страница отделяется легко, много раз переворачивали…
Гость-то какой забрёл — мой читатель!
Я ещё не научился воспринимать мир, каков он есть, ещё мучил поиск причинно-следственных связей, стремление к анализу, самокопание; в общем всё хотел поверить алгеброй гармонию. Смириться бы сразу с тем, что его величество случай, судьба занесла сюда этого человека, ну, бывают же совпадения! Смириться да порадоваться, что сижу в такой безвестной глухомани и держу в руках свой первый напечатанный роман — должно быть приятно. А я, будто ворчливый, страдающий манией преследования старик, придираюсь ко всяким мелочам…
Убрал мабуту на место, печь растопил, за водой сходил, принёс из кладовой последний кусок солонины, варить поставил — из головы не выходят журналы. Проверил избушку, где неизвестный художник ваял жертвенные жезлы Святогора — ничего не тронуто, может, никто не заходил. Но не может быть случайности! Этот ловец пришёл на заимку, точно зная, что я окажусь здесь, и два номера «Нашего Современника» положил в мабуту, отлично понимая, что вещи проверят и найдут. Но зачем это надо ему? А что если это мой знакомый, или даже близкий человек, например, Володя Федосеев? Каким-то образом узнал, где я зимовать собрался, взял отпуск и поехал сделать мне приятное, а заодно поохотиться…
Глупость! Федосеев умеет белок стрелять, бритву в тайгу не берёт, да и как он узнает о заимке, географическое положение которой даже мне не известно?!
Бежать отсюда, пока не заявился неизвестный «читатель»? Но что толку? Если здесь нашёл, от него не убежишь.
Тогда буду ждать — без паники, хладнокровно, как хозяин положения. А там поглядим, кого принесёт нелёгкая. В любом случае надо заготавливать мясо и клюкву — не зиму пережить, а завтра поесть.
На следующий день потеплело, ветер с юго-востока пригнал мокрый снег — лосиная погода, можно неслышно подойти к зверю на верный выстрел. После неудачной охоты на рыжего «медведя» я стал сомневаться в убойной силе Олешкиного подарка. А на зиму надо валить не телёнка, как в прошлый раз, а хорошую жирную корову и бить не по лопатке, а в шею. Поржавевшие инструменты в избушке оказались острыми, из толстой кедровой клёпки я вырезал приклад со специальным отверстием, чтоб вставлять рукоятку кольта, и спустился в речную пойму.
Первые лосиные наброды подсёк в полукилометре от заимки, вдоль ивняка. Звери кормились ночью и на день ушли в крепь, куда и зимой, по большому снегу не залезешь. Ближе к обеду подрезал свежую тропу, оставленную стадом из семи голов: зашли в пойму часа два назад, со стороны белков — заснеженных вершин невысоких лысых гор, и потому ходовые, голодные, не отстаивались, набродили повсюду, так что следов не распутать. А мокрый снежок всё валил, под ногами уже хлюпало и оставалось надеяться только на удачу. От заимки далеко не уходил, помня, что потом придётся вытаскивать на себе мясо, исхаживал наугад неширокую пойму — от реки до материкового берега. А когда светлого времени оставалось в обрез, возле горелого кедровника, за узким болотцем, из сухой, забитой снегом высокой травы вдруг передо мной вздыбился сугроб.
Я отпрянул от неожиданности и пока разобрал, где у залепленного снегом лося голова, и где зад, поднялся ещё один, в пяти метрах от меня. Целил в шею и попадание было, поскольку зверь опрокинулся на бок, но в это мгновение снег вокруг будто взорвался, стадо вскочило разом и в тотчас скрылось в ивняке. И бык, которого я стрелял, убежал вместе с ним, оставив на месте кровяную лепёшку!
