Отец учил не бегать сразу за подранком, а дать ему время, чтоб он в горячке прошёл какое-то расстояние и лёг. Поневоле курить я бросил и теперь страдал от волнения особенно мучительно — хотя бы маленький бычок, пару раз затянуться! Через двадцать минут пошёл лосиными следами: долго выжидать тоже было опасно, снег идёт и вот-вот сумерки. Шагов через сто нашёл первые брызги крови, потом ещё, ещё: всё, этот бык мой, с голоду не умру! Скоро будет первая лёжка, и лучше бы не пугать…
Подождал ещё немного, чтоб уж наверняка лёг, вроде и снежная завеса опадает, посветлело — вот бы до темноты успеть шкуру снять! Мясо и завтра вытаскаю… Кровь попадалась всё чаще, горячая, проступала сквозь снег, однако лёжки всё не было. Сделав большой круг, стадо вышло на свою тропу и потянуло назад, в материк. Возле борта поймы, в болотистом тыловом шве бык всё-таки лёг, но не надолго, пошёл вслед за другими лосями.
Снег прекратился, однако начало быстро смеркаться. Звери поднялись на первую террасу и двинули на запад, в сторону от заимки, потому я начинал тихонько материть Олешку: съездил бы в Томск за рукописями и обрез привёз, и не бегал бы теперь по кровяному следу. Но сам виноват, купился на красивую скорострельную игрушку, рассчитанную не на быка в три центнера, а на среднего трёхпудового англичанина, выкормленного овсянкой…
В лесу было ещё темнее, и скоро я уже шёл почти вслепую, шаря руками ямки следов и хватая пальцами любые пятнышки на снегу. И всё думал, ну ещё полёта шагов, а вдруг лежит? Кровь была, и это вдохновляло, к тому же, раненый бык отбился от стада и стал забирать на север, всё ближе к заимке! Скоро ляжет: начал выписывать кривули, из последних сил идёт. Я шёл осторожно, чтоб не вспугнуть, и вглядывался вперёд, принимая за тушу лося то разлапистую пихту, то выворотень. Между тем след потянул прямо к заимке, а это уже была удача, вознаграждение за труды и упорство. Эвенки на Нижней Тунгуске охотятся примерно так же, только не стреляют, а очень осторожно, ненавязчиво, время от времени показываясь на глаза, подгоняют, подталкивают сохатых к своим чумам и бьют уже чуть ли не у костров…
Бык уже явно спотыкался, падал, оставляя пятна крови, однако вскакивал и двигался точно на заимку. Впереди уже поляна замаячила с остатками прясла — идёт! Может, ещё и из шкуры выпрыгнет сам!
И лишь когда увидел, как след повернул к избе и дальше, на крыльцо, в душе будто струна лопнула. Трёхэтажные словообразования складывались сами собой, матерился вслух.
Я же лося стрелял! Кто это опять? Оборотень? Наваждение?…
Дверь в сенцы нараспашку, а по крыльцу словно протащили кого-то. Я долго ковырялся со спичками, пока достал коробок из трёх презервативов. Осветил заснеженные ступеньки — два чётких отпечатка, рубчатая подошва горных ботинок. А дальше всё смазано, только кровь, пропитавшая крошки снега, хорошо различима и страшна…
Я заскочил в избу и зажёг спичку: сразу за порогом валялась окровавленная брезентовая куртка, чуть дальше свитер и уже возле печи, прислонясь спиной к кровати, сидел полуголый человек и пытался забинтовать себе грудь.
— Что встал? Зажги свечу! — хладнокровно приказал он, выводя меня из оцепенения.
Воска на заимке было много, свечи я делал сам, вставляя вместо фитиля высушенные молодые побеги ивняка. Горели и светили они хорошо, хлопотнее было распалить, а потом вовремя отламывать нагар.
Кое-как зажёг свечку, поставил возле устья печи и сразу же узнал раненого — тот самый, что на пару с женщиной в сильную грозу поджёг лагерь искателей! Седые длинные волосы, аккуратная борода, благородный вид…
На полу валялись обрывки окровавленного тряпья, бинтов и ваты.
— Тебе помочь?
Он молча отдал бинт, точнее, армейский перевязочный пакет с двумя скользящими тампонами, измазанными кровью. Ранение было серьёзное, пуля прошла навылет в правой части груди чуть выше плевры, причём, входное было в спине, а выходное, рваное и чёрное, почти над солнечным сплетением.
— Обработать надо, — сказал я и сунулся к рюкзаку, где была фляжка с водкой.
— Я обработал, — спокойно заявил он. — Бинтуй!
Всё-таки я достал водку, промыл раны, стёр кровь вокруг и стал бинтовать. Человек мужественно и терпеливо ждал, подняв вверх руки. Когда я закончил перевязку, он так же спокойно взял с пола нож, разрезал штанину на левой ноге, подцепил лезвием шнурок ботинка.
— Помоги снять.
У него была ещё одна рана — прострелена икра! Я снял ботинок с распухшей ноги, достал свой бинт, промыл и перевязал рану, а мокрую от крови штанину отрезал до колена. И после этого он сам снял второй ботинок, встал и пересел на голые доски кровати.
— Достань одежду. Там. — Он указал вниз.
Я вытащил мабуту, поставил рядом с ним. Свёрнутую куртку он бросил в изголовье, достал и надел только футболку. Было видно, его морозит от потери крови, лицо бледное, глаза малоподвижные, однако он прилёг на здоровый бок и вдруг попросил:
— Принеси снегу.
Снег был липкий, и я скатал его в небольшой шар, догадываясь, зачем ему требуется холод. Он разделил шар на две половинки, одну пристроил к спине, вторую на груди — наверное, раны жгло. Закрыл глаза и будто сразу заснул. Убирая с пола его одежду и тряпьё, я нашёл тощенький рюкзачок, а на нём оружие охотника — короткоствольный, без приклада, автомат, очень похожий на АКМ (до этого я «ксюш» не видел), со спаренными магазинами, один из которых был пустой, во втором всего лишь с десяток патронов. Видно, не совсем плохая получилась охота у этого поджигателя-промысловика! Сам получил, но и пострелял немало, и, судя по его сильному характеру, бил всегда по месту, не как белок. Я разрядил автомат и повесил на гвоздь — охотник не шевельнулся, и показалось, лежит без памяти, но прислушался — дыхание немного учащённое, хотя ровное, кажется, спит. Потом замыл кровь, принёс дров и хотел растопить печь, но охотник вдруг сказал, не поднимая век:
— Рано. Утром затопишь.
Не спал, не терял сознания и всё слышал мой читатель! И, похоже, доверял мне…
Я унёс свечу на стол и наконец-то сам переоделся в сухое, развесив одежду над лежанкой. Две пары размокших ботинок, свои и его, поставил в печь и закрыл её заслонкой. Первый раз он спросил время довольно скоро, примерно через час, и снова будто уснул. Но когда спросил во второй раз, я понял, ловец кого-то ждёт. Света я не гасил, и без четверти одиннадцать, в очередной раз поинтересовавшись временем, он сел, свесив здоровую ногу на пол, ощупал раненную, пошевелил пальцами.
— Ты сильно устал? — спросил он неожиданно.
— Ничего, уже отдохнул. — Я полез в печь за недосохшими ботинками. — Тебе надо в больницу, и немедленно. Знаешь, как вызвать отсюда санрейс?
— Здесь недалеко мой товарищ, — объяснил охотник. — Пойдёшь вниз, до двух речек с одним устьем. Иди по левой, но правым берегом, до третьего ручья. Там поднимешься вверх на километр. Будет такая же заимка.
