Не так страшна смерть, как мучения. Говорят, возвращение смертной казни не улучшит статистику преступлений. Так это или нет, но если преступников будут не просто расстреливать, а сажать на кол, как в древние времена, чтобы они умирали медленно и в страшных мучениях, тогда преступлений в стране стало бы, как минимум, на порядок меньше... На эту мысль его навел страх в глазах пленника.
– А что, лучше в тюрьму, чем так? – спросил он.
– Да, лучше в тюрьму!
– И ради этого ты согласился взять на себя чужую вину?
– Нет, не чужую, свою, – мотнул головой парень.
– Значит, ты убил мою жену?
– Да.
– Моя фамилия Резников.
– Неправда, ты Никифоров.
– Откуда знаешь?
– Мы с Федькой тебя пасли. В «Забегаловке» тебя видели, вместе с женой. За три дня до того, как... ну, это...
– В «Забегаловке»?!
Павел вспомнил, где видел этого парня. Действительно, в «Забегаловке». Он тогда тяготился компанией жены, с тоской посматривал вокруг, поэтому и зацепился взглядом за двух пареньков, которые жадно поглощали чебуреки, запивая их пивом. На него они не смотрели, но это вовсе не значило, что слежки не было.
– За три дня, говоришь?
Да, этот парень был в баре, именно за Павлом он и охотился. Значит, Бурыбин действительно нашел настоящего убийцу.
– Да, мы с Федькой пасли тебя, – пугливо кивнул Толик.
– Так меня или жену?
– Жену... Гончар сказал, что ее надо... ну, того...
– Кому сказал?
– Мне... Я ему проиграл... Ты пойми, начальник, у нас в зоне правило такое: проиграл – плати. Если нет, то ты фуфло, ноги об тебя вытирать будут...
– Ты и есть фуфло, – скривился от омерзения Павел.
– Да нет, это не я все. Это Гончар. Он на тебя зуб имел, он меня и спустил с цепи... Если б ни он, я бы ни в жизнь...
– Заткнись!
Павел пытался сдержать рвущиеся наружу эмоции, но все-таки не смог совладать с собой. Чуть приподнявшись, он сильно ударил парня локтем в челюсть.
Удар оказался настолько сильным, что бедняга долго приходил в себя.
– Не надо бить, начальник, – очнувшись, плаксиво попросил он. – Лучше убей. Только так, чтобы сразу. А бить не надо. У меня все уже отбито...
– Откуда ты родом?
– Из Уфы... Поселок там есть, совсем рядом. Ну, я всем говорю, что из Уфы...
– А куда делся после того, как жену мою убил?
– Туда и делся. Но меня там нашли. Вот, сюда привезли... Били очень...
– А Федька – это кто такой?
– Ну, дружбан мой. Только он не при делах. Он даже не знал, что мне от него нужно. Так, просто приехал со мной... А убивал я.
Парень панически зажмурился в ожидании очередного удара.
– Посмотрим.
Павел не стал его бить. Срезал с его рук веревки, сменил их на стальные браслеты наручников. Он отвез Толика на место преступления и заставил рассказать, каким образом погибла Лена. И тот во всех подробностях рассказал, как выслеживал, как нападал на нее, как бил, как убегал... Он указал на детали, о которых мог знать только убийца. И еще он подробно описал все, что находилось в ее сумочке.
– Там еще блокнот был, – уже в машине сказал он. – Красненький такой, там стихи были...
– Какие стихи?
– Ну, она о тебе, начальник, писала... Все жаловалась, что ты ее не любишь...
– И ты читал эти стихи?
Павлу пришлось стиснуть зубы, чтобы из груди не вырвался стон. В этот момент он и ненавидел себя, и презирал.
– Ну, не все, – кивнул Толик, сжавшись в предчувствии удара. – Там еще стих был, она писала, что ты еще поймешь, как плохо без нее. Что-то типа такого, и поднимусь я на небо, и буду ждать, когда ты, выплакав все слезы, пойдешь за мной. Типа все прощу, и мы... то есть вы с ней будете вместе. Ну, там, на небе... Она там, начальник, на небе, ждет тебя.
Павлу показалось, что в голосе парня сквозит издевка, и он обрушил на него град ударов. И бил его до тех пор, пока парень не потерял сознание.
Пока Толик приходил в себя, он успокаивался, убеждая себя в том, что вести себя так нельзя.
– Все, больше бить тебя не стану, – сказал он, когда парень очнулся. – Только скажи, куда блокнот дел?
– Сожгли... Все сожгли...
Павел отвез Толика в ГУВД, заставил его написать чистосердечное признание, провел его через протокол, после чего связался со следователем, который вел дело об убийстве его жены. Он сам лично доставил убийцу в прокуратуру на допрос.
А вечером он встретился с Семеном. Тот ждал его в глубине городского парка, на безлюдной подъездной дороге. Чуть поодаль стояли два черных джипа.
– Ну что, майор, не обманул я тебя? – насмешливо спросил он.
Павел молча качнул головой. Увы, не обманул.
– Видишь, мы для тебя такое дело сделали, а ты нас за сволочей держишь.
Павел не хотел втягиваться в этот разговор, поэтому протянул Семену пакетик с дужкой очков.
– Точно, то, что нужно? – подозрительно спросил Семен.
– А ты отпечатки с нее сними, узнаешь.
– Смотри, если обманул, отправлю к жене. Вместе с дочерью. Сам понимаешь, лимит на шутки уже исчерпан.
Павел кивнул. Действительно, Бурыбин сделал для него слишком много, чтобы рассчитывать на снисхождение в дальнейшем. Да и не обманывает он его...
Семен сел в машину, минут через пять вышел, вернул Павлу пакетик с дужкой, который держал двумя пальцами за самый краешек. Наверняка, на целлофане не было никаких отпечатков.
– Запрос на повторную экспертизу сделает адвокат, – сурово сказал Бурыбин. – Сам по этому делу не рыпайся. Но когда за жабры возьмут, на меня не тяни. Как хочешь, так и выкручивайся, а про меня ни слова. Ты меня понимаешь?
Павел молча кивнул. Он понимал, что предал свое дело, плюнул в душу самому себе. И то, что его жена будет отмщена, не казалось ему оправдательным мотивом.
Глава 12
Коричневый таракан медленно подполз к ступне женщины, как будто чувствуя запах ее плоти, устремился к лодыжке, в движении повторил коленный изгиб, пробежал по бедру к междуножью, где исчез в чернильных зарослях распахнутого лона... Женщина была нарисована неизвестным художником, прежним владельцем шконки, на которой сейчас страдал Эдуард. А через ее интересное место проходила щель между досками, из которых состояли верхние нары, в ней таракан и скрылся.
Эдуард сколько угодно мог любоваться этим произведением чернильного искусства, но женщины его в данный момент совершенно не интересовали. Он тупо смотрел на изображение, стиснув зубы и сжав ягодицы. Живот сводило судорогой от невыносимого желания. Но в туалет идти нельзя. Местная блатота уже второй час кряду гоняет чаи. А в камере железное правило – пока кто-то за столом, никакого унитаза. И под себя ходить нельзя, иначе опустят до уровня черта. А Эдуард и без того считался шнырем, вечным уборщиком. Утром вымыть пол в камере, вечером. А если станет чертом, то и в сортире убираться заставят... Эх, добраться бы до него!
