Все это реально, и волей высшего начальства Радилов может стать большим и очень влиятельным человеком. И будет здорово, если к нему можно будет обратиться за информацией о тех или иных подводных течениях. С таким лучше сотрудничать, чем воевать…
– Хорошо, я подумаю над вашим предложением, – решился Богдан.
– Подумайте. И если согласитесь, то я скажу вам, когда и в каком месте назначена разборка между Шмелем и Камилем.
Шмель был правой рукой Кота, Камиль – левой, и теперь эти две длани рвут на части бригаду, тянут ее в стороны, а снизу тянет Керчь со своими единомышленниками. Потому и нет больше единой команды, способной контролировать весь район. Богдан это знает, но нюансами не владеет. Вернее, информатор не сообщил ему о намечающейся разборке между двумя осколками некогда большой банды. Но ведь можно уточнить…
– Будет стрельба, будет кровь.
– Где и когда?
– Я должен иметь гарантии, что вы пресечете эту разборку, – жестко сказал Радилов.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Тогда все произойдет завтра, в два часа пополудни, за городом, у Гордеевского пруда, с западной его части… Вот видите, я могу быть вам полезен.
Разумеется, Радилов преследовал свои цели, но ведь милиция на то и существует, чтобы пресекать вооруженные столкновения между противоборствующими бандами. Информация поступила не из чистого источника, но у Богдана осведомители почти все родом из криминального болота, и ничего, его от этого не тошнит.
– Если ваша информация окажется верной, то вы можете считать, что очень нам помогли. Но!
– Да, я вас слушаю.
– Я не против помогать вам своим содействием в обмен на информацию. Но вы должны понимать, что разговора о круговой поруке нет и быть не может. Если вдруг я узнаю о том, что вы по-крупному преступили закон, снисхождения не ждите…
– А если по-мелкому?
– Ну за проезд на красный свет я вас карать не буду… – снисходительно усмехнулся Богдан. – Вы еще хотите мне что-то сказать?
– Нет, я хочу спросить. Если вы, Богдан Сергеевич, ничего не имеете с господина Юшкевича, то, может, уступите его мне? Пять процентов – это совсем немного.
– Если он с этим согласен, я возражать не буду. Если нет, то не советую на него давить. Если от него поступит заявление, мне придется принять меры. На совершенно законном основании…
– Я вас понял.
– Тогда до новых встреч.
Богдан поднялся и протянул Радилову руку внутренней стороной ладошки вверх. Тот подумал, что он хочет пожать ему руку на прощание, протянул свою, но Богдан отступил на шаг.
– Мне бы вашу визитку.
– Да, конечно.
Для того Богдан и протянул руку, чтобы получить визитку. И пусть не думает Радилов, что взял его в свои сообщники.
– Может, ты зря с ним так резко? – уже в машине спросил Пляцков.
– А если это его люди стреляли в нас?
– Да вряд ли…
– Ну а если?.. Что, если бы твоя мать осталась без сына?
– Ну-у…
– Мутный он, этот Радилов. Не нравится он мне.
– Но информацию нам предоставил.
– Это он нас покупает…
– Зачем ты Юшкевича ему сдал? – с сожалением спросил Эдик.
– Почему сдал? Если Юшкевич не захочет, то все останется как прежде. Сучка не захочет, кобель не вскочит…
– А если кобель уломает? Знаешь, если сучку изнасиловать, она может внушить себе, что сама захотела…
– Ну, если Юшкевич сучка, то зачем он нам такой нужен?
– Можно было бы с него поиметь… – Эдик осекся.
Видно, вспомнил науку, которую преподал ему Богдан. Вспомнил, к чему может привести война за «крышу»…
– Ты, наверное, думаешь, что я идиот? – усмехнулся Богдан. – Колодец в пустыне охранять и воды не напиться… Может, и глупо это. Может, я это уже понимаю. Только нельзя нам этой водицы испить. Слух уже пошел, что мы «крышу» держим, нас на деньгах поймать могут. И первым это сделает Радилов. Он же на этом и сыграет. Ты же видишь, как он стелет. Вроде бы мягко, а везде шипы. Такой далеко пойдет. Если не остановят. А остановить его мы можем. На чем-нибудь, да поймаем. Ну, что, господин Радилов, попался? А он нам в ответ – да нет, братцы, это вы в дерьме. И пленочку покажет, где Юшкевич нам деньги передает… Ты хочешь на таком крючке болтаться?
– Нет.
– Вот и я о том же… А разведка у него есть, люди работают. Потому и котовцев под колпаком держит. И Кипятка держал… И за нами, возможно, наблюдает… Хитрый жук. И голова у него варит. И людей умеет держать. Далеко пойдет… Кстати, зря ты думаешь, что мы не можем злоупотреблять служебным положением. Кто у нас по делу Рябинина свидетелем проходил?
– Фрязин.
– А мог бы и как соучастник пойти.
– Так он же не избивал Рябинина…
– Это мы с тобой доказали, что не избивал. Если бы не доказали, сидел бы сейчас… Кем он у нас там работает? Чем он нас обещал накормить?
– Пищей богов, – улыбнулся Пляцков.
– Ну что, почувствуем себя богами?
– Да я только за…
– Но сначала в отдел заскочим. Надо Шумову сказать, что завтра разборка намечается.
Гордеевский пруд – территория Советского района. Если там произойдет заварушка с трупами, Петухова вызовут на ковер, и полетят перья. А он потом начнет снимать стружку с подчиненных. Ощипанный петух – страшная птица, под нее лучше не попадать.
Глава 21
В жизни Герцен и Свердлов встретиться не могли ни при каких обстоятельствах: один умер, когда другой еще не родился. Но улица имени первого запросто могла пересечься с той, которую назвали в честь второго. Например, в Народовольске.
А на перекрестке двух этих улиц Богдан встретил Ладу. Он о ней сейчас и не вспомнил бы, если бы судьба вновь не свела их вместе. В прошлый раз Городовой был на машине, а сейчас – на пешемобиле. И сейчас Лада остановила его. Новенькая «девятка» цвета спелой вишни жарким солнечным днем смотрелась великолепно. И сама Лада, такая же навощенная и сверкающая, свежая и сочная, как только что сорванная с ветки вишня. И такая же таинственная, как содержимое машины, закрытое непроницаемо затемненными окнами.
Улыбнулась она ему не очень приветливо, но за этой внешней холодностью проглядывалось кокетство. Модная, мастерски сделанная прическа, короткий шелковый сарафан с открытыми плечами. Ноги загорелые и столь красивые, что у Богдана невольно захватило дух.
– Я даже знаю, куда вам ехать, товарищ старший лейтенант, – сказала она.
– Ну, если знаете…
Богдан сел в машину, закрыл за собой дверцу. Он чувствовал определенную растерянность и даже скованность, но при этом старался, чтобы это не прорывалось наружу в неловких движениях.
