– Оп ля! Кого там к нам занесло!
С верхней нары у самого окна соскочил какой-то тип в трениках с дутыми коленками, в тельняшке с короткими рукавами. Типичного уголовника, который резко отличался от основной массы присутствующих здесь арестантов. Нижняя шконка в том же углу была занавешена, но едва раздался куражливо-удивленный возглас, простынка отошла в сторону, и Станислав увидел еще одну физиономию, прожженную тюремными и лагерными ветрами. Похоже, это был смотрящий.
Обитатели камеры смотрели на уголовников со скрываемой, но все же заметной неприязнью. Но как бы то ни было, они поспешили освободить стол. Разошлись по своим шконкам в молчаливом ожидании зрелища. Камера, может, и привилегированная, но, похоже, порядки здесь такие же, как и везде. Станислав подумал, что тюремная администрация нарочно подселила сюда уголовников, чтобы те не давали расслабляться порядочным людям.
– Ну чего стоишь – мнешься? – беззлобно, изображая из себя доброго дядю, спросил смотрящий. – Скатку бросай на шконку, а что в сумке, давай на дубок, глянем, что там у тебя такое, а потом чайку с нами попьешь, с дороги…
Свободных шконок в камере было две, и обе у самого сортира. Станиславу это не очень понравилось. И он пристально глянул на смотрящего и его подпевалу. Оба высокие, но худые, к тому же в них не чувствовалось высокопрочного внутреннего стержня. Вчерашний блаткомитет производил гораздо более устрашающее впечатление.
Станислав не стал возмущаться, бросил матрац с бельем на пустующую шконку, а туго набитую сумку поставил прямо на стол.
– Эй, ты что творишь? – ощерился беззубым ртом подпевала.
– Нельзя хабар на стол ставить! – угрожающе нахмурился смотрящий.
– Сам же сказал, что сумку на дубок ставь, – криво усмехнулся Казимиров.
– Я сказал, что в сумке…
– Извини, не уловил…
Он поставил сумку на пол, вытащил оттуда кое-что из продуктов, положил на стол. Шмат сала, краковская колбаса, печенье, конфеты. Но уголовники с кислыми лицами обозрели эти богатства.
– И это все?
– А что, все надо отдать? – окинул их мрачным взглядом Станислав.
– Тебе же сказали, чай пить сейчас будем. Значит, все выкладывать надо…
Ему ничего не стоило наклониться и достать из сумки пластиковую баночку с красной икрой, пармезанский сыр и любимые итальянские колбаски – все, что он оставил для себя. В сборной камере он немного перекусил всухомятку, и сейчас был не настолько голоден, чтобы жадничать. Но не хотелось кланяться этим типам, возомнившим себя вершителями чужих судеб.
– А не вижу, чтобы чайник закипал, – пренебрежительно усмехнулся Станислав и занял место за столом по другую сторону от смотрящего, хотя его вроде бы и не приглашали присесть.
– Будет тебе чайник, – злобно ухмыльнулся подпевала. – И чайник будет, и кипяток, если ты такой борзый…
– Ша! Щербатый! – смотрящий важно провел по воздуху рукой, призывая к спокойствию. – Не надо бросаться словами. Человек еще не понимает, куда попал…
– Зато я понимаю, – презрительно фыркнул Щербатый. – Сразу видно, что первоход куражный… Смотри, Арканыч, он даже не понял, о чем я толкую!
– Не понял, поймет, – увещевательно глянул на него смотрящий.
И перевел недовольный взгляд на Станислава.
– Первый раз в тюрьме?
– Первый.
– Значит, первоход.
– И пряник, – добавил Щербатый.
– И что? – свысока усмехнулся Казимиров.
– А то, что молчать должен и слушать, что тебе люди говорят! – вспылил подпевала.
– Ну, слушаю…
– Слушать и впитывать!..
– Впитывать ты сам будешь! – угрожающе взъерошился Станислав.
И Щербатый заметно сник под его тяжелым угнетающим взглядом. Но все же до конца не понял, что не на того нарвался.
– Ты за базаром следи! – дернулся он.
– Ша! – снова одернул его Арканыч. – Хватит дрязги разводить, не по-людски это!
В отличие от своего дружка он не хотел ни с кем конфликтовать. И вовсе не потому, что такой хороший. Нравилось ему в этой камере, где нет смердящей тесноты и уничтожающей сырости, где состоятельные арестанты делятся с ними своим благом из домашних посылок. И назначил его смотреть за этой камерой не воровской сход, а тюремная администрация. И спрашивать с него за беспорядок будет не воровской пахан, а начальник оперативной части. Ему и меры взыскания применять к нему не надо, достаточно будет отправить его в общую камеру, где правят бал настоящие воровские люди… Всего этого Станислав не знал, но догадывался, что положение Арканыча не очень прочное, если не сказать, шаткое. Он и не колосс, и на глиняных ногах. И Щербатый при всей его спесивости отнюдь не такой крутой, каким он пытается казаться.
– Тогда говори, что тебе надо? – Станислав недружелюбно глянул на смотрящего.
– Не, ну ты смотри на него, братан! Пряник рамсы попутал!
– Погремуха у тебя есть? – отмахнувшись от Щербатого, неуверенно спросил Арканыч у новичка.
– Нет.
– Будет! – снова тявкнул подпевала.
– Казимиров – моя фамилия, можете Казимиром меня назвать…
– Казимир?! Круто звучит! Почти как Кайзер. Только кто ты такой, чтобы тебя так круто называть? – агрессивно спросил Щербатый. – Тюрьма тебе погонялу даст. Знаешь, как? В окно сейчас крикнешь. Тюрьма, дай имя, крикнешь, понял? Как тебя назовут, тем и будешь!
– А если плохим словом назовут? – хищно сощурился Станислав.
– Назовут Помойкой – будешь Помойкой!
– Считай, что уже назвали… Ты – Помойка!
– Что?! – взвился Щербатый.
– Отныне тебя зовут Помойка! – поднимаясь из-за стола во весь свой рост, выстрелил Станислав.
– За базар ответишь!
Щербатый дергался, как плохо отрегулированный двигатель на холостых оборотах. Шумел, но с места стронуться не мог – страх перед противником напрочь заблокировал коробку передач, и он не мог включить ни первую, ни вторую скорость.
– Отвечу, – кивнул Станислав.
И со зловещей ухмылкой подошел к Щербатому. Он не стал его бить, он всего лишь крепко двумя руками взял его за голову и потащил к шконке у сортира. Продолжая держать его за голову, оторвал от земли и тут же отпустил, глядя, как он падает на пятую точку опоры.
– Теперь это твое место, Помойка! Вопросы?
Вопросы у Щербатого были, но озвучить он их был не в состоянии. Боль и страх довлели над сознанием, превращая тело в кучку беспомощной плоти.
– Зачем ты так с ним? – испуганно и с осуждением покачал головой Арканыч. – Не по-людски это!
– А как по-людски?
