Варвара укрыла паренька в подвале, вечером, хоронясь, принесла тряпок и соломы. Врачевать она не умела, и лекарств у нее не было. Лечила отварами трав и мазями из кореньев, вспоминая рецепты своей покойной бабки. Рана затягивалась, но больной в сознание не приходил. Она садилась рядом, бережно перебирала его русые волосы и разговаривала с ним.
– Немец проклятый все дальше и дальше пробирается. В соседнем селе побывал, как саранча прошелся! Ты, Алешенька, поправляйся, тебе жить надо, – приговаривала Варвара, ухаживая за бойцом. Ей было очень жаль парня: молодой совсем, жизни не видел, а над ним нависла смерть. Варвара сама умирать не боялась, ей уже было все равно, поскольку все, что у нее было – ее семью, – забрала война. На мужа Дмитрия похоронка пришла почти сразу после того, как он ушел на фронт, на сына – спустя полгода. Варвара осталась одна и теперь к этому пареньку относилась по-матерински. При бойце никаких документов она не нашла и называла его Алешей, как сына.
Варвара поостереглась держать подарок Кустодиева дома, принесла его сюда, подальше от немецких варваров. Она бережно развернула полотно и залюбовалась им в который уж раз.
– Эту картину моему Мите художник на счастье подарил. Она что икона для него была, к жизни его вернула. И тебе поможет. Бог – он в людях! Чем человек великодушнее и светлее, тем в нем больше Бога. Божью силу человек через свои дела проявляет, так мне мой покойный батюшка, священник, говорил. Талантом Бог награждает своих избранников, чтобы они несли его людям. Тот избранник, кто душою чист, вдвойне сильнее и дела его – чудотворны они, потому как наполнены любовью. Художник, написавший эту картину, большим жизнелюбом был. К нам на Дон собирался приехать, на пейзажи, но не случилось – болел он очень и от болезни умер. Солнечный был человек! Митя рассказывал, ему довелось с ним знаться. И картины у него все, как одна, солнечные: краски яркие, насыщенные. Хоть грозу нарисует, хоть ночь темную, а все равно радостно выходит, и при взгляде на его картины душа светом наполняется. И ты ее еще увидишь, Алешенька, когда глаза сможешь открыть. А увидишь, так и поправишься быстрее.
Варвара в подвале не засиживалась, иначе соседи заметят, что ее долго нет, слухи пойдут: не к партизанам ли ходила? Люди у них в деревне разные, кто по дури, кто из склочности что сболтнет. Уж лучше не давать им повода, так надежнее.
Едва она успела воротиться в дом, как по деревне разлетелась тревожная весть: немцы!
Для постоя захватчики выбрали самые лучшие избы: офицеры разместились в доме бывшего кулака, солдаты – в других, но тоже добротных. Варвара жила на окраине, и у нее никто не поселился. Но она рано обрадовалась: ближе к ночи во двор ввалились непрошеные гости. Немцы были с носилками, на которых лежал раненый. Они бесцеремонно вошли в дом, грубо отстранив хозяйку, уложили на кровать раненого и на едва понятном русском сообщили: если она хочет жить – должна выхаживать больного.
Варвара ахнула: ее новый подопечный был не жилец. На бледном мальчишеском лице – следы глубоких царапин, на животе небрежно наложенные бинты с кровавыми пятнами. Солдатик бредил и стонал, не открывая глаз. Женщина осторожно осмотрела раны и окончательно убедилась, что парня ей принесли умирать. Тем не менее она стала его лечить, как могла, теми же отварами и мазями, которыми лечила Алешу. Варвара поймала себя на мысли, что не испытывает к немецкому солдату ненависти, напротив, он вызывал в ней жалость. Он был очень молод, моложе ее погибшего сына.
– Что же вы, мальчики, стреляете друг в друга? Поди, тебя тоже мамка ждет. Хоть и ирод, но ей ты дорог. Ну, даст бог, выживешь. Обязательно выживешь, а то кому разрушенные города после войны поднимать?
Немцы в Верховье застряли надолго. Варвара за все это время ни разу не наведалась к проклятым холмам, как мышь, сидела в своей избе и дальше двора не отлучалась. За Алешу у нее душа болела. Как он там, в подвале, без присмотра? Жив ли?.. Она лечила немца и думала о русском пареньке. Как ни странно, немец оклемался. На третьи сутки он открыл глаза и попытался что-то сказать. Потрескавшиеся губы безмолвно шевельнулись, но, кроме сипа, у него ничего не вышло.
– Лежи, горе луковое! – захлопотала Варвара. – Слаб еще.
Она принесла воды и осторожно напоила его. Кормила его с ложки, как ребенка, всем, что осталось из съестного. Солдата звали Стефан Клустер, он был родом из Шпиттелау, местечка под Веной. Все это он рассказал ей, когда окреп. Он повторял свое имя и адрес и, как поняла Варвара, хотел, чтобы она написала его родным, если он умрет.
– Не волнуйся, милок, выживешь, на своих ногах домой пойдешь, – успокаивала его она, но адрес записала.
В нагрудном кармане у Стефана лежала фотокарточка: молодые мужчина и женщина рядом. На обороте был написано: «Vena, 1929». Варвара нашла ее, когда взяла постирать и залатать его гимнастерку. «Родители», – догадалась она.
В дом к Варваре время от времени заглядывали немцы. Они проведывали больного, смотрели, жив ли он, говорили «гуд» и уходили, рыская глазами, что можно забрать. Однажды немцы пришли под утро, спешно переложили Стефана на носилки и ушли с ним прочь.
Гонимые Красной Армией, немцы покидали Верховье, оставляя после себя горе и разруху. Дом Варвары опустел, в огороде, кроме лебеды, ничего не росло. Дом все же был цел, а в нем, как известно, и стены помогают. Немцы разорили хозяйство, но оставили ей жизнь. Насколько короткой она будет, Варвара тогда еще не знала.
2009 г.
– Борисова Рената Львовна. Двадцать девять лет, живет одна. Окончила Государственный университет, кандидат наук. Автор ряда статей по психологии. Ведет колонку в специализированном журнале. Работает психологом в «Центре социальной поддержки». Считается одним из лучших специалистов, – зачитал досье Юрасов.
– С такими данными – и всего лишь психолог в муниципальном учреждении? – удивился Шубин.
– В частной клинике она будет выпадать из интерьера. Там мебель красивая, коврики, занавески, смазливые администраторы. Куда ей с таким фасадом? – цинично пошутил Антон.
– Да уж, бедная девочка, – посочувствовал психологу Шубин.
Рената Анатолию нравилась. С ней было легко беседовать. Она четко отвечала на вопросы, не юлила и не пыталась уйти от ответа. Выдаваемые ею характеристики были точными, яркими и предельно объективными. Анатолий считал – это большая удача, что среди свидетелей оказался профессиональный психолог. Правда, был в этом и недостаток. Он заключался в следующем: если допустить, что Борисова каким-либо образом причастна к исчезновению Суржикова, она воспользуется своими профессиональными способностями, чтобы ввести следствие в заблуждение. Но пока что, судя по всему, мотив у Ренаты отсутствовал, и Шубин был склонен ей верить.
– Рената Львовна, какой, по-вашему, человек Фианитов? Вы же его давно знаете. Как вы познакомились? – спросил он, пытаясь заглянуть ей в глаза, скрытые очками с дымкой.
Рената, словно прочитав его мысли, подняла очки на лоб и задумчиво потерла веки. Она понимала, что ей придется об этом рассказать. Но необязательно все.
