Борясь с оцепенением, Варвара выбралась на улицу. Ноги подкашивались, не слушались. Страх прошел, и в душе осталась лишь пустота. Женщина чувствовала, как ее покидают силы, но продолжала идти на людские крики.
Деревня пылала, освещая малиновым заревом предрассветное небо. Морковный, ярко-коралловый, пурпурный – зрелище было бы безумно красивым, если бы не было таким страшным. Те избы, которые не подожгли немцы, вот-вот должны были загореться от стоявших рядом, подожженных. Дом Варвары стоял на отшибе, а ветер дул в противоположную сторону. О своем доме Варвара не думала. Надо было тушить пожар и спасать людей. Кого-то она смогла оттащить в сторону, подальше от огня, кому-то перевязала тряпками раны. Кровь, грязь, вопли, суета, дым и жар – Варвара позже с трудом вспоминала эту жуткую ночь. Она пришла в себя на полу в доме бабы Софьи. Под головой – валик из кафтана, в качестве подстилки – ветошь. Рядом в полузабытьи лежала деревенская сваха Наталья, а на лавке притихли ее ребятишки. Дом бабы Софьи, один из немногих уцелевших, стал приютом для погорельцев и одновременно спонтанным госпиталем. Сама баба Софья не пострадала. Она была очень стара, но на удивление активна, что было видно по тому, как она проворно ухаживала за ранеными.
Лейтенант Пирожков был молодым, горячим и амбициозным. Он еле удерживал на должном уровне свой авторитет во вверенном ему подразделении, вечно сомневался в себе, в своих словах и поступках. Больше всего Пирожков хотел получить награду. «Звезду героя», медаль, орден, хотя бы устную благодарность – все равно что, лишь бы его выделили, подчеркнули бы его значимость. И очень боялся лейтенант схлопотать нагоняй. Тогда его авторитет в глазах подчиненных упадет ниже траншеи, а это для Пирожкова было хуже всего.
– Нечего выгораживать вражескую пособницу, – как можно строже произнес Пирожков.
– Какая она пособница, товарищ командир? Простая сельская тетка. Ей немцы приказали ихнего солдата лечить, она и лечила, – попытался заступиться за Варвару старшина.
– А если бы ей автомат в руки дали и велели в своих стрелять, она тоже бы стреляла? Полдеревни сожгли, людей в решето постреляли, а ее не тронули. С чего это? А я скажу, с чего. Артемьева – их связная, шпионка немецкая!
– Не одна она уцелела. Вон и другие бабы живыми остались, и старики.
– Бабы сознательность проявили, про Варвару сообщили, – усмехнулся лейтенант, памятуя о том, как Дормидониха донесла ему на Артемьеву.
Дормидониха была бабой не злой, но глуповатой и завистливой. Ее избу немцы спалили, да еще козу закололи, с огорода всю картошку забрали. Ей бы радоваться, что сама жива осталась, но обидно ей стало оттого, что у соседки дом есть, а у нее нет. Сообщила она прибывшим красноармейцам про немецкого солдата, которого Варвара выхаживала, и еще приврала немного с досады. Зависть глаза застилает, все тогда человеку черным кажется, и язык у него злой становится, язвительный.
– Стефан Клустер. Шпиттелау. Как это понимать? – допрашивал едва очухавшуюся Варвару Пирожков. Он потряс перед ее носом клочком бумаги, на котором она записала имя раненого бойца. – Все тут ясно как божий день. Фашистам продалась, чтобы шкуру свою спасти! Люди видели, что ты из деревни в сторону леса бегала. Как ты с немцами связывалась?! Говори, если жить хочешь!
– Мне нечего сказать. Я немцам не продавалась.
– Молчать! – заорал лейтенант. – Считаю до трех. – Он вытащил из кобуры пистолет и направил его на женщину. – Ну, отвечай, вражье отродье!
Варвара лишь вздохнула. Она, пережившая смерть мужа и сына, повидавшая за войну много горя, смотрела в лицо молодого офицера, грозившего ей смертью, абсолютно равнодушно.
Пирожков почувствовал себя дураком. Убивать эту деревенскую тетку он не хотел. Не с бабами же воевать?! Но он пообещал выстрелить, если она не начнет давать показания. Получается, что придется ему нарушить свое слово? Какой же он тогда командир? Трепло собачье, а не командир!
– В последний раз спрашиваю: будешь отвечать?!
– А ты стреляй, хлопчик. Мне уже ничего не страшно. Я свое прожила.
У Пирожкова затряслись руки, на лбу выступила испарина. Это было уже слишком – так перетрухнуть перед какой-то немецкой шпионкой. Он зажмурился и нажал на курок.
Вечером Калинкин в одиночестве бродил по склону, откуда открывался вид на Дон. Уже стемнело, небо было нежно-серым, с меловыми тонкими облаками, а вода в реке серебрилась при свете убывающей желтой луны. Архип услышал, вернее, почувствовал чье-то приближение. Он обернулся и не сразу увидел Зинаиду – уже немолодую, но крепкую женщину с открытым широким лицом.
– При людях я всего говорить не стала, сам понимаешь, время нынче такое. Тебе скажу, но ты меня не выдавай и сам помалкивай, целее будешь. – Зинаида обернулась по сторонам и продолжила: – Никакая Варвара не шпионка. Я ее сто лет знала, царство ей небесное! Вот, возьми, коли хочешь ради ее памяти сделать доброе дело. – Женщина протянула Калинкину фотокарточку. – Я Варваре обещала ее сохранить, но мне держать ее у себя сложно и боязно. Она принадлежала раненому немцу Стефану Клустеру, тому самому, который у нее в хате лежал.
Архип фотокарточку взял, при этом испытав странное чувство: Стефана, из-за которого погибла Варвара, он ненавидел, но принадлежавшую ему вещь он должен был сберечь.
Архип прочел на обороте: «Vena, 1929». Не зря опасалась держать ее у себя Зинаида! За одну эту надпись ее могли запросто посадить. Латинские буквы – прямая связь с враждебным Западом. Вена – столица буржуазного государства. А раз так, значит, ты – австрийский шпион.
2000 г.
Стефан Клустер, бывший немецкий солдат, держал в руке фотографию своих родителей – помятую, в трещинах, с обгоревшим уголком. Стефан выжил, как ему и обещала Варвара. Потом Клустер вместе с другими пленными немцами восстанавливал разрушенный Минск – и здесь Варвара оказалась права, напророчила, словно в воду глядела. Мать Стефана не дождалась – его родной дом сгорел вместе со всей семьей: погибли и родители, и младшая сестра. Эта фотография, остававшаяся в годы войны в избе русской женщины, оказалась единственной, на которой были запечатлены его родители. Стефан очень боялся забыть их лица. Он думал, что потерял фотографию навсегда, и теперь ему вернул ее русский солдат – такой же старик, как и он сам.
2009 г.
Для Ларисы Ивлешиной путешествие на яхте было первой в ее размеренной жизни авантюрой. Несмотря на свою хрупкость, она легко переносила спартанские условия обитания. В детстве Лара несколько лет занималась балетом, и это послужило ей хорошей закалкой – маленьких балерин держали в ежовых рукавицах, от них много требовали и приучали не отступать перед трудностями. Коллектив был хорошим, особенно ей понравилась Рената, очень интересная и приятная женщина. Она всегда была готова выслушать каждого, но никогда не навязывала никому свое общество. Впрочем, позже о Ренате Лара изменила свое мнение. Дима – милый мальчик, к нему всегда можно было обратиться за помощью, и он никогда не отказывал. Но как мужчина Дима даже не рассматривался – какой-то он был незаметный и тихий, в общем, герой не ее романа. Василий Малыгин – забавный добродушный мужик. Очень колоритный человек! За ним можно было записывать его не всегда приличные, но такие яркие и сказанные всегда к месту выражения. Фианитова же с Суржиковым Лариса знала давно и обоим симпатизировала. Хотя нет, не так. Валерий ей нравился, но лишь временами и не во всем, а в Алексея она была влюблена.
