Свекровь любила рассказывать про свою тяжелую жизнь, и поэтому Ксюша знала ее во всех подробностях. Свекровь была родом из Кабардино-Балкарии и как истинная восточная женщина с детства была приучена к труду, выполняла работу по дому и никогда не роптала на неустроенность быта. «В наше время никаких блендеров, микроволновок и посудомоечных машин не было. Мы все делали руками, это ваше поколение избалованное, ничего не умеете и не хотите. Стонете, если горячую воду на неделю отключат. Да у нас отродясь горячей воды не было, только в тридцать лет узнали, что это такое», – с пафосом говорила свекровь. Дима был солидарен со своей матерью. Он хоть и считал обустроенный быт благом, но слова матери были хорошим аргументом в пользу того, что с покупкой посудомоечной машины можно повременить. Мать без нее обходилась и жена обойдется.
Дима всегда был ревнивым. До свадьбы он старался прятать свою ревность, но она все равно вылезала наружу. Ксюше это нравилось. Она считала это проявлением любви и втайне радовалась, что ее так сильно любят. Подруги ее предупреждали: ревность – признак потенциальной измены. Только человек, способный на измену, подозревает в своих грехах других. Ксюша только отмахивалась: ее Дима не такой! Как ни странно, Дима продолжал ревновать ее, даже когда она ходила беременная с пузом до подбородка. И когда выходила на прогулку с Дашей, укорял в том, что она слишком фривольно одета. А уж проверить телефон и заглянуть через плечо, когда она открывала электронную почту, – это святое. Без контроля Дима не мог.
Ксюша очень обрадовалась, когда объявилась Тома. Дима оказался тут как тут. Он не мог оставить жену наедине, когда она открывала сайт «Одноклассники».
– Кто тебе пишет? – вкрадчиво поинтересовался он.
– Томила из Питера. Мы с ней в детстве переписывались. Ты еще скандал устроил, когда нашел коробку с ее письмами. Помнишь?
Конечно, Дима помнил – еще бы ему не помнить. Он искал убранный за ненадобностью на верх шкафа технический справочник и наткнулся на стопку писем, адресованных жене. Письма были двадцатилетней давности и подписаны детским почерком, но это не помешало ему устроить сцену ревности. Еще не разобравшись, что к чему, Дима вспылил и обвинил Ксюшу во всех смертных грехах, но потом остыл и в знак примирения сходил в магазин за пирожными.
– А что, эта Томила по-прежнему живет в Петербурге? – равнодушно спросил он.
– Да. Она никуда не уезжала. А что ей оттуда уезжать? Она даже из своего двора никуда не переехала – район больно хороший: дома в нем по большей части сталинские, которые тогда считались самыми лучшими.
– Жалко, что квартира твоей бабушки не приватизированная была. А то бы мы тоже могли в Питере жить. Ты с Томилой связь не теряй, может, приютит на ночь, если в Питер поедем. У нее, кстати, квартира большая?
– Не знаю. Наверное. У бабули большая была, значит, и у Томилы такая же, раз жили друг над другом, – ответила Ксюша задумчиво. – Только как-то неудобно в гости заваливаться. Она мне едва успела «привет» написать, а я ее сразу огорошу, чтобы в гости ждала.
– Да брось ты. Я же пошутил, – усмехнулся Дима.
Санкт-Петербург. Январь
После очередного допроса Ярослава вышла из кабинета следователя опустошенная и потерянная. «Господи! Да когда же все это закончится?!» – мысленно взмолилась она. Руки тряслись мелкой дрожью. Она с трудом сумела подписать протокол. Подпись получилась состоящей из нескольких штрихов, а не монолитной, как обычно, – отводила руку, чтобы следователь не заметил дрожи. Это она на людях умеет держать лицо, чтобы выглядеть хладнокровной и сильной, из-за чего окружающие думают, что ей все нипочем. А на душе… да кому какое дело, что у нее на душе?! Это и хорошо, что никто не может туда заглянуть. Пусть лучше считают ее толстокожей, железной, несгибаемой – какой угодно, только не слабой, иначе вмиг проглотят. У нас народ очень любит несчастных: посочувствуют, пожалеют, приголубят, сопли утрут и считаться перестанут. А чего считаться с убогой? Она за себя постоять не может, и поэтому ее мнением можно пренебречь. А попробуй упомянуть о своих успехах, что тогда начнется! Очень немного найдется людей, которые искренне за тебя порадуются. Успешных не любят, они раздражают и вызывают желание найти у них изъян. Радоваться твоим успехам могут только успешные люди и те, которые тебя любят, а таких немного – это Яся усвоила крепко, была возможность.
Ярославе не нравилось, что следователь так дотошно копает. Она считала, что бабушка умерла от сердечного приступа, а полоса на ее шее – совпадение. Мало ли от чего она могла образоваться. И ключ она могла сама снять и где-нибудь спрятать. Зачем вообще она его на шее носила, он отнюдь не маленький и не такой уж легкий. Полиции будто бы заняться нечем, закрыли бы дело и успокоились – ни им хлопот, ни семье нервотрепки. И так среди родственников царит вражда, а теперь и вовсе все перегрызутся. Вот уж поистине яблоко раздора.
Она посмотрела на часы – полпятого. Возвращаться на работу не имело смысла. Это и хорошо, так как надо еще встретиться с Томой, – подумала Яся. У Томилы сегодня был выходной, поэтому она должна быть дома. Но ехать к ней на Песчаную Ясе не хотелось. Неприятно там было находиться: вроде чисто всюду и уютно – коврики, салфетки лежат, мебель хорошая, ремонт сделан, а вот атмосфера в доме плохая, неприятно там. Она набрала номер Томы и предложила встретиться в кафе. Сестра согласилась неохотно. Это рядом с твоим домом, добавила Яся, и Томила уступила.
Ярослава пришла в кафе пораньше. Она быстро доехала до места и не стала сидеть в машине. В это время было много свободных столиков, Яся выбрала место около окна за столиком с мягкими диванчиками. С Томилой предстояло обсудить сороковины бабушки, и разговор обещал быть тяжелым. Мероприятием занималась Дарья Альбертовна – она распределила обязанности между членами семьи. Обязанности достались не всем – только тем, на кого можно положиться и с кого спросить. Володя к таковым не относился. Им с Томой досталась организация стола. До сороковин оставалось еще достаточно времени, но Дарья Альбертовна предпочитала подходить к делу основательно, чтобы перед людьми не ударить в грязь лицом и чтобы они потом не отзывались о ней как о плохой хозяйке. Сейчас Яся старалась об этом не думать, заказала себе кофе по-венски и яблочный штрудель. Штрудель был не таким, какой она ела в Вене, но Яся попыталась представить, будто бы она вновь оказалась в австрийской столице. Тихая европейская страна ее очаровала сразу, едва она спустилась с трапа самолета два года назад. Чистота и уют улиц, торжественный облик фасадов и всюду уважение к людям, позволяющее ощущать себя человеком, а не никому не нужной, беззащитной букашкой. Она пила кофе и думала, что когда-нибудь непременно переберется за рубеж, потому что жизнь одна и следует прожить ее в достойных условиях, которых, увы, никогда не будет у нее в России.
Пришла Томила. Бледная и замученная, с наспех собранными в школьный хвостик волосами, облупившимся маникюром, который из-за светлого тона в глаза не бросался, но все равно выглядел неряшливо. Яся с сожалением отметила, что сестра перестает следить за собой, еще не окончательно махнула на себя рукой, но, похоже, все к этому идет.
