Вексфорд заметил, что Рэчел ей не нравится, и она этого почти не скрывает. Не слишком правильное поведение в данной ситуации.
— Значит, будем искать дальше, — сказал он ей. — Держись к северу от холмов.
К юго-западу от Помфрета они увидели дом, который, как показалось Вексфорду, прекрасно подходит под описание Рэчел. Он стоял на перекрестке двух дорог — или, скорее, дорожек, — и представлял собой бунгало из рыжеватого кирпича с мансардой, крытое волнистой черепицей. На окнах ажурные решетки, входная дверь с витражом. На газоне с гравиевой дорожкой росло большое красивое дерево, похожее на пирамидальный тополь, и явно не хвойное. На нем только-только начали распускаться листья, и дерево окутывала светло-зеленая дымка. Вексфорд подумал, что, возможно, это болотный кипарис, родиной которого является Луизиана, и произнес это вслух.
— Я же сказала, сосна, — ответила Рэчел.
— Сосна или ель. Давай пока называть то дерево просто хвойным.
— Тогда почему на нем нет… как их там… иголок?
Вексфорд решил с ней не спорить.
— Похоже на тот дом?
— Нет, — отозвалась Рэчел. — Совершенно не похоже.
— Но он соответствует твоему описанию, — отметила Карен.
— Входная дверь другая. Я ничего не говорила о входной двери, но сейчас я вспомнила, что она не такая. Дерево не такое, дверь не такая и черепица не того цвета. И к тому же, — торжествующе выдала Рэчел, — тот дом не стоял на перекрестке.
Они повезли ее домой, чему она, несомненно, обрадовалась. В воскресенье она уедет в Колчестер, в Эссекский университет, и думать забудет о Вики, Джерри и доме с елкой, если такой вообще существует, сказала Карен по дороге в Кингсмаркэм. Если вообще был дом. Эта девица гораздо изобретательнее Лиззи Кромвель, но не намного умнее.
— И все же, что так упорно скрывают эти девушки? Что они обе пережили? — спрашивал Вексфорд.
— Лиззи, наверное, изнасиловали.
— Я в это не верю.
Во взгляде Карен он уловил некоторое разочарование. Словно она до сих пор считала его мужчиной, который не позволяет себе шутить на эту тему, а тут ей пришлось изменить свое мнение.
— Но, сэр, она же беременна.
— Так говорят. Но забеременеть можно и в другой ситуации. — Вексфорд сурово посмотрел на нее. — В дальнейшем, сержант Малэхайд, будьте любезны скрывать свою неприязнь к этой девушке. Эмоциям не место в полиции.
За два последних года никто из местных врачей не выписывал рофинол пациентам. Но даже если кто-то и выписал, то вряд ли вспомнил бы, кому именно. Аптекари Кингсмаркэма, Стовертона и Помфрета в один голос говорили, что раньше продавали это лекарство, но теперь уже нет. Никто из них не вел учет закупок, а у тех четверых, кто вел, записей о данном препарате не оказалось.
Пока Рэчел Холмс каталась по окрестностям и помогала (или мешала) следствию, семейный врач Краунов осмотрела Лиззи и подтвердила факт ее беременности. Вернее, так утверждали Дебби Краун и сама Лиззи, поскольку врач отказалась предоставить Вексфорду какие-либо сведения о своей пациентке.
После долгих бесед с Линн Фэнкорт у Лиззи появилась «мечта». «Хочу стать полицейской, когда вырасту», — заявила она, чем едва ли не до слез растрогала эту юную железную леди.
— Только правильно говорить «полицейским», — мягко поправила Линн.
— Ладно, буду полицейским.
— Но мне кажется, ты уже и так выросла. Не думаешь? Только у взрослых могут быть дети.
Если бы это было правдой!
— Если у меня будет своя квартира, мама станет приходить и смотреть за моим ребенком, пока я учусь на полицейскую, то есть полицейского. Маме можно, а его я не подпущу к своему ребенку.
Линн рассказала Вексфорду, что Лиззи, оказывается, терпеть не может Колина Крауна, и заподозрила его в сексуальных домогательствах. Беременность Лиззи становилась заметной, значит, срок не двухнедельный. Но когда она, видя, что девочка явно хочет рассказать обо всех грехах и «пакостях» Колина Крауна, намекнула на сексуальные притязания с его стороны, Лиззи так искренне рассмеялась и удивилась, что Линн почти отказалась от своего предположения. Но, возможно, ее намеки оказались слишком туманными. Сама Лиззи выражалась более откровенно.
— Я бы ему так врезала, что больше ко мне не подошел бы, — заявила она с неожиданной враждебностью.
Линн больше убедил ее смех, чем упорное отрицание. Лиззи не казалась расстроенной. С другой стороны, случай с Рэчел ее очень огорчил. Она не хотела слушать. Отказалась от своей истории о трех сутках в заброшенном доме, говорила, что ей все «приснилось», и она никогда там не была.
Никуда ее не увозили, она сама бродила по окрестностям, ночевала в сараях и на улице. Она ушла от него, Колина Крауна, который обзывал ее дурой и постоянно орал на нее за то, что она не очень умная.
— Лиззи, а тебе понравился Джерри? — спросила Линн.
И вздохнула с облегчением, когда Лиззи, утратив бдительность от злости на Колина, сказала:
— Не знаю никакого Джерри. А Вики да, понравилась.
Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки.
Глава 7
Уже стемнело, когда Томас Смит, которого все звали Томми, вернулся в свой дом на Оберон-роуд. С вокзала он шел пешком, и поскольку все, кого интересовало его возвращение, ожидали, что он приедет на такси или на полицейской машине, или даже в тюремном фургоне, его прибытие осталось незамеченным. В Кингсмаркэм он прибыл последним поездом, а в дверь позвонил в половине двенадцатого. Конечно, у него был ключ, но за восемь лет в тюрьме он его потерял. Свет в доме не горел, словно он пустовал.
Открыла его дочь Сьюзан. Он молча вошел, и она закрыла за ним дверь.
— Ты постарела, — сказал он, когда она зажгла свет.
— А ты, значит, нет?
Последний раз она навещала его в тюрьме шесть лет назад. Ей не нравилось, как на нее там косились, зная, за что сидит ее отец. Только она тут при чем? Она не виновата. Он зашел в гостиную и выглянул в окно. Еще на улице он заметил что-то на башне, но разглядывать при тусклом свете единственного фонаря и нескольких окон не стал. Фонарь еще горел, но через двадцать минут его выключат. Томми равнодушно прочел надписи на транспаранте. Сейчас он мало на что реагировал, его интересовало только одно — выжить. Хотя он не смог бы объяснить, почему хочет жить. Тюремный капеллан ему однажды сказал: «Ты можешь загубить свою бессмертную душу». Томми лишь пожал плечами.
— Что это такое? — спросил он у дочери.
Она промолчала. Он различил слово «педофил», но с виду остался равнодушным. Он отвернулся от окна и поинтересовался:
— Твой хахаль еще здесь?
— Он мой жених, — ответила она.
Томми Смит засмеялся. Смех звучал так, словно его издавал некий старый механизм, который давно не использовали. Он будто пытался говорить на языке, впитанном с молоком матери, который за долгие годы вытеснило более грубое наречие. В тишине и полумраке дома его смех отозвался слабым эхом.
