— В письмах ему угрожали смертью? — спросил Вексфорд, отпив чай и сразу пожалев, что рядом нет горшка, чтобы незаметно выплеснуть его. — Вы видели эти письма?
Ферри покачал головой.
— Стив мне рассказал о них. Незадолго до того, как компании «пришлось меня отпустить». Ничего себе формулировочка, верно? Для этого какой-то термин есть… Уфо…
— Эвфемизм, — резким учительским тоном подсказала Джиллиан Ферри. И Вексфорд многое понял об отношениях в этой семье. Джиллиан, очевидно, считала, что муж глупее нее, и страдала. Она вышла за его деньги и карьеру? Но этого ей мало, и она всегда пыталась его переделать?
— По-вашему, эти письма писал зять того парня? — обратился он к Ферри.
— А кто еще? Ну, может, жена писала. Тип, кажется, сам не умеет, по крайней мере, так говорили. Стив отшучивался. Хотя точно не знаю, меня ведь тогда уже отпустили. А тот тип еще и названивал Стиву, и пришлось ему номер менять, а новый он просил не указывать в телефонном справочнике.
Вексфорду показалось любопытным, что из всех людей, с кем он говорил о Стивене Девенише, Тревор Ферри единственный называл его Стивом, несмотря на то, что имел все основания обижаться, да и вряд ли был близко знаком. Неужели действительно он не держит обиды?
— Вы называете того мужчину «типом»? А имя у него есть?
— Как, я разве не сказал? Его зовут Микс, Карл Микс.
Вексфорда трудно удивить, но тут он удивился, когда вспомнил того Микса. Толстый коротышка с пухлыми губами и его жена, жирная тетка, из тех, что еще недавно почти не встречались в границах Британского сообщества, участвовали в беспорядках в Мюриэль Кэмпден. Бёрден допросил эту чету по делу об убийстве Хеннесси и потом отзывался о них, как о «тех самых придурках, из-за которых в мире полно детей-уродов». Но разве это агрессивные люди? Склонные к насилию?
И мог ли тот человек или его жена написать те письма? Судя по всему, они и половины слов из них не поймут.
— Когда вы оставили «Морские авиалинии», мистер Ферри?
— Мне нравится это «оставили», — горько усмехнулся Ферри. — Почти как «пришлось отпустить». А оставил я ровно два года назад, в июле. Какое-то время пытался тянуть наш прежний дом, мы, кстати, тогда жили в хорошем районе — по Кингсбрукскому проезду, но потом пришлось его продать и купить эту сараюшку.
— Не знаете, ему еще приходили письма с угрозами?
— Нет, и сам он не скажет уже, верно? Возможно, его вдова знает.
Известно, по крайней мере, что такие письма он получил незадолго до смерти, — подумал Вексфорд. Он удивился, услышав, как Бёрден спросил Джиллиан Ферри, в какой школе она работает.
— В частной приготовительной школе Фрэнсиса Роскоммона. Это в Сьюинбери.
— Не близко, — сказал Бёрден, припомнив, что в прихожей видел два велосипеда под полиэтиленом. — Вы туда добираетесь не на машине?
— На автобусе, — отрывисто сказал Ферри.
Этим утром, на удивление погожим для холодного и мокрого лета, было приятно посидеть на воздухе, и Фэй предложила выйти в сад. На большой лужайке под тутовым деревом стоял плетеный стол и три, словно специально для них, плетеных кресла. Фэй сказала, что здесь она встречает соседей, угощает их чаем, а они выражают ей свои соболезнования. Хотя непонятно, чему, они прекрасно знали о ситуации в семье, которую полиция и социальные службы взяли под опеку в рамках программы «На страже боли».
Санчия сидела на покрывале в окружении бутылки кока-колы, упаковки бисквитов, шоколадного печенья и брошенных как попало игрушек На покрывале также красовалось пятно от свежевыжатого и свежепролитого апельсинового, если судить по осадку, сока. Это был в высшей степени художественный, уютный и веселый беспорядок, которого Девениш никогда бы не позволил, Вексфорд был в этом убежден. Проходя по дому вместе с Фэй, он обратил внимание, что уже на третий день после смерти Стивена чистота и порядок перестали быть, как прежде, идеальными. К примеру, в гостиной в половине одиннадцатого утра он заметил на столе два бокала со следами вина, оставшиеся, очевидно, с вечера.
— Это мы с Джейн вчера, — пояснила она. — Почти целую бутылку выпили. Я же до сих пор не убрала, неряха такая. — Она все еще не избавилась от привычки оправдываться. — Не знаю, что бы я делала без Джейн. Она уехала на день в Брайтон. Мы с ней так долго не виделись.
Фэй стала выглядеть гораздо лучше, что само по себе казалось невероятным и что непосвященные могли счесть дикостью. Глаза засветились, лицо порозовело, она словно помолодела. Сегодня она надела короткую джинсовую юбку и футболку с довольно глубоким вырезом. Он почему-то подумал, что эту одежду она всегда хранила втайне от мужа, ее строгого цензора и жестокого судьи, а теперь с удовольствием надела.
— Мальчики сегодня вернутся домой, — радостно сообщила она Вексфорду. — Я так по ним соскучилась.
— Насколько я помню, они ходят в одну школу?
— Да. В Сьюинбери. Но в следующем году Эдвард пойдет уже в Аундл.
[41]
— Вы, наверное, с ними будете уставать.
— Так, как прежде, уже точно не буду. Правда, я сейчас постоянно плачу. Ни с того ни с сего.
— Поводов у вас достаточно, как мне кажется, — ответил он. — Миссис Девениш, вы не помните, ваш муж получал письма с угрозами от некоего Карла Микса? Вам известно, что этот мужчина приходил в Кингсмаркэмский офис «Морских авиалиний», а затем и в Гатуикский? Говорят, ваш муж вышвырнул его из кабинета и что-то ему сломал. Это так?
— Ломать он умел, — произнесла она, но без горечи.
— Так вы знали об этой истории?
— Немного. О работе он редко говорил, но о том, как вышиб Микса, рассказал. Он гордился этим случаем.
— По-вашему, автором писем мог быть Карл Микс? Вашего мужа грозились убить, так?
— Да, угрожали именно смертью. — Эти слова она произнесла так, словно мечтала о чем-то приятном. И продолжила совершенно другим тоном: — А когда-то я его так любила. После нашей помолвки он был таким нежным и внимательным. А уже во время медового месяца он меня ударил, но из ревности, потому что я разговаривала с каким-то мужчиной в отеле. Он потом просил прощения, хотя тут же упрекал меня за то, что я сама дала ему повод, мол, не надо было флиртовать с незнакомцем.
В ее глазах блеснули слезы, и она не то вздохнула, не то всхлипнула. Санчия услышала это и подбежала к ней с пакетом печенья.
— Мамочка, не плачь.
— Не буду, дорогая, — ответила Фэй и действительно успокоилась. Потом обняла ее и поцеловала в макушку. — Я очень счастлива. У меня любимые дети, здоровье, свобода. Но сердце почему-то все равно болит. Я ведь любила Стивена, понимаете? Он пытался отбить у меня все чувства к нему, вытравить, выколотить их, и в конце почти добился этого, но когда я вспоминаю то светлое, что было между нами, я снова плачу. И ведь правда, что я была для него единственной, единственной, кого он любил. Просто его любовь проявлялась таким… таким странным образом.
