— Обычно в половине седьмого, но, очевидно, сегодня так не получится. Он уже выспался.
— Ты его испортишь, не соблюдая режим.
Бенет не нашла нужным что-либо возразить, и Мопса перекинулась на тему, как лучше добраться до клиники, где будут проводить тесты. Туда такой долгий путь, и в подземке все так кардинально изменилось с той поры, когда она жила в Лондоне.
Она изучала схему линий метрополитена и план города. Бенет, разумеется, заявила, что отвезет ее на машине и что если Джеймса нельзя будет взять с собой, она найдет кого-нибудь, кто посидел бы с ним дома.
Когда Бенет жила на прежней квартире в Тавнелл-парке, она иногда приглашала няньку, но выбирала кого-то из соседских девчонок-подростков, которые все не прочь были хоть немного подзаработать. Здесь же она не знала никого из соседей. У Бенет даже не было знакомых с маленькими детьми, за исключением Хлои, но та, как нарочно, проводила летний месяц на побережье.
Мопса всегда отличалась умением читать мысли дочери, особенно, когда у той возникали проблемы.
— А на сегодня у тебя нет никого на примете? Я бы предпочла где-нибудь с тобой вместе пообедать.
— Я не могу оставить Джеймса.
Мопса сразу же надулась, но Бенет проигнорировала это и не стала вдаваться в объяснения. Вопрос был совсем не в том, оставаться ли ей с Джеймсом или покинуть его на какое-то время — надо было без дальнейших колебаний решаться на конкретный шаг.
Лоб у мальчика был горячий и потный. При затрудненном дыхании у него иногда в груди раздавались странные звуки, будто кто-то там нажимал на автомобильный рожок. Он попытался поиграть на ксилофоне, но почти тут же потерял к нему интерес и опять взобрался к матери на колени. Каждый вдох давался ему все с большим трудом, и все тревожней было это слушать.
— Я позвоню доктору.
— Сейчас уже семь часов. Стоит ли беспокоить уставшего за день мужчину только из-за того, что малыш простудился?
— Наш доктор — женщина, — сказала Бенет и этим ограничилась.
В прошлом вступать с Мопсой в какие-либо пререкания означало лишь впустую тратить нервную энергию. Однажды мать своим упрямством довела Бенет до настоящей истерики и вынудила дочь сдаться, хотя правда была на ее стороне. То было давным-давно, но старое не забывается. Поэтому Бенет решительно взялась за трубку, но тут аппарат зазвонил сам.
— Должно быть, это твой отец, — высказала предположение Мопса и угадала, что немедленно отразилось на ее лице. Оно излучало самодовольство. Его беспокойство она, естественно, отнесла на свой счет.
— Привет, папа, как ты? — Бенет отвела трубку подальше от захлебывающегося плачем и криками несчастного Джеймса. — Прости… Это бедняга Джеймс подает голос. Он подхватил простуду.
Хотя ситуация не достигла такого накала, чтобы Бенет была отлучена от семьи и никаких определенных обвинений открыто ей не предъявляли, все же отец был крайне шокирован и оскорблен, не будучи в свое время проинформирован о ее беременности и рождении внука.
Положение усугублялось еще и тем, что была уязвлена его отцовская гордость. Он перестал уважать дочь. Как могла она, женщина высоко образованная, а теперь еще и хорошо обеспеченная материально, совершить такой необдуманный, нелепый поступок, живя в обществе, где существует столько возможностей помешать появлению на свет внебрачного ребенка! Он даже ни разу до сих пор не упомянул про Джеймса, словно не смирился с самим фактом его существования.
Когда Джеймс, как это случилось недавно, заинтересовался телефоном и захотел поговорить с невидимкой, который прячется в аппарате, дедушка растерялся, прорычал что-то рассерженно, выпалил: «привет» и «пока», а затем рявкнул, чтобы трубку немедленно возвратили Бенет. Сейчас, когда она сообщила о простуде Джеймса, он ограничился невразумительным: «ну, понятно» и умолк
Пауза затянулась настолько, что обоим собеседникам на разных концах провода даже стало неудобно.
— А как твоя мать? — возобновил он разговор. — В порядке?
— В полном порядке. Хочешь поговорить с ней?
Снова наступила пауза. Бесспорно, Джон Арчдейл когда-то любил свою супругу. Но с тех пор слишком многое ему пришлось вынести на своих плечах. Это не была ее вина. Ее можно было только пожалеть. Болезнь превратила ее в существо, беспомощное перед злыми духами, живущими в ней, но случилось неизбежное — любовь умерла, осталось лишь чувство долга. Он нес крест, который с годами становился лишь тяжелее. В данный момент он, вероятно, воспользовался короткой, честно заработанной им передышкой, которую проводил в тесной компании близких друзей, таких же изгоев, как и он, покинувших свое отечество по разным причинам, попивая вино в баре в Мирамаре за партией в бридж. Голос жены по телефону не сделал бы этот вечер более приятным для него, но Бенет не могла не передать трубку Мопсе.
— Только на пару слов, — предупредил он дочь.
Раньше Бенет доводилось слышать, как мать обрушивала на него потоки грязных слов, среди которых «мешок с дерьмом», «душегуб» и «мерзкий извращенец» можно было счесть нежнейшими фиалками. Сейчас Мопса, взяв трубку, предстала в роли разумной, заботливой супруги.
— Привет, дорогой…
Далее последовал обмен слащавыми словесными нежностями.
Бенет не могла не ощутить болезненного укола в сердце из-за того, что имя Джеймса ни разу не было произнесено. Он успокоился, перестал плакать, но зато, обмякнув, тяжело повис у нее на руках и дышал все более сипло.
— Да, полет прошел замечательно. У путешествий по воздуху главное преимущество в том, что они не длятся долго. Едва села в самолет, и вот ты уже на месте. Меня встретили и привезли сюда с шиком. Ровно в десять утра, минута в минуту. Ты лучше позвони снова завтра. Обязательно. Буду ждать. А пока — до свидания.
Мопса повесила трубку и уставилась на Бенет, прижимающую к себе сына. Ресницы ее часто заморгали. По прошлому опыту Бенет знала, что это предвещало резкую смену настроения.
Внезапно Мопса заговорила, но уже визгливым тоном, торопливо выбрасывая фразы, хотя безумия не ощущалось в ее речи.
— Я не была тебе хорошей матерью, Бриджит, я это знаю. Я пренебрегала тобой, не уделяла тебе достаточно внимания. Но я была больна. Я была больна задолго до того, как ты и твой отец это поняли. Все случилось из-за гормонов, которых я вдруг лишилась. Без них я начала сходить с ума. Я забыла, что я твоя мать, что я жена своему мужу. Я разрушила семью. Можешь ли ты простить меня?
Такие эмоциональные всплески повторялись раз от разу, ничего нового в них не было, и они всегда крайне смущали Бенет. Во-первых, ей нечего было ответить на эти истерические самообвинения. Во-вторых, во время таких припадков мать обращалась к ней по имени, которое она ненавидела с детства. Она считала, что ее так назвали в насмешку, в честь ее полной противоположности — популярной тогда сексапильной французской актрисы. Большей глупости и более жестокой шутки, как казалось подрастающей девочке, родители ее не могли придумать. Бенет была худой, угловатой, с жесткими темными волосами. Каково ей было постоянно объяснять появляющимся в ее жизни новым знакомым и приятелям, что ее назвали в честь Брижит Бардо?
