Они могут поехать туда, где всегда тепло. В Северную Африку, например, или на Канары. Там Джеймсу не будет грозить круп. Ее американские издатели предлагают посетить Калифорнию для продвижения книги, и она могла бы нанести визит в Голливуд, где начинают съемки по ее роману.
Джеймс открыл глаза. Он повернул голову вправо-влево, потер глаза кулачками. Распластавший все четыре лапы тигренок лежал рядом с ним на подушке. Бенет сыграла палочками гамму по разноцветным клавишам ксилофона: «до-ре-ми-фа-соль-ля-си».
Обычно это сразу привлекало его внимание, как сигнал боевой тревоги. Мальчик тут же тянулся за палочками, желая сыграть гамму сам.
Бенет расстегнула «молнию» на палатке. Джеймс протянул ей ручку, сказал: «Мамочка», но не поднял головы с подушки.
Она подняла сына, взяла на руки. Его лоб пылал, и дышал он так же, как в тот вечер, когда Бенет привезла малыша сюда. Ему, очевидно, было даже хуже, чем днем раньше.
— Как ты, мой бедненький ягненочек? Трудно тебе приходится…
Вошла медсестра с термометром. Бенет оставила ее с Джеймсом и вышла в коридор к платному телефону. Бенет набрала номер, предчувствуя, какая буря разразится, когда она сообщит матери, что Джеймс пробудет в больнице неизвестно сколько времени, и что она будет безотлучно находиться с ним там.
Телефон звонил и звонил. Трубку не брали. Бенет решила, что ошиблась номером и повторила звонок Опять никакого ответа. Возможно, Мопса еще спит.
Принесли завтрак — кукурузные хлопья, вареное яйцо, хлеб, мармелад для нее, молоко, каша, апельсиновый сок для ребенка. Джеймс кушать не стал. Он прижимался к матери, обнимая ее за шею, пока она без особой охоты поглощала кукурузные хлопья.
Сменившаяся дежурная сестра сказала, что мальчику следует быть под паровым шатром, и попросила Бенет постараться удерживать его там. Она добавила, что доктор Рейборн придет осмотреть мальчика примерно через час.
Джеймс оттолкнул от себя стакан с молоком, залив джинсы Бенет. Она заставила его лечь обратно под шатер, только втиснувшись туда вместе с ним верхней половиной тела, и застегнула за собой «молнию» как можно плотнее.
Испаритель работал исправно. Ее саму немного разморило от горячего, насыщенного влагой воздуха.
— У него держится высокая температура, — сказала сестра, заполняя карточку. — Ему хорошо бы опять поспать.
В конце концов Джеймс вновь уснул, и Бенет, выбравшись из палатки, влажная от пара, устремилась в коридор к телефону. Телефон в ее доме по-прежнему безмолвствовал. От нервного напряжения у нее внутри словно затянулся тугой узел. Она выслушала десять длинных гудков… пятнадцать…
Она повесила трубку и не стала набирать снова, потому что рядом стояла девушка в больничном халате с рукой в гипсе и ждала своей очереди позвонить.
Бенет вспомнилось, как, когда ей было тринадцать, Мопса исчезла без предупреждения, и ее нашли через два дня бродящей по Нортхэмптону в коротком платьице без рукавов. Так и не удалось выяснить, каким образом она попала туда и почему на ней было чужое платье.
Мопса вполне могла не добраться до дома Бенет прошлым вечером. Как только она скрылась из поля зрения, то, возможно, продиктовала таксисту какой-то другой адрес, рожденный ее больной фантазией. Идея позвонить немедленно в полицию показалась Бенет слишком экстремальной мерой в данной ситуации. Попозже днем, если, разумеется, Джеймс встанет и его переведут в игровую комнату к другим детям, как было вчера, она выкроит часок, чтобы заскочить домой.
Мопса выглядела столь здравомыслящей и уравновешенной, что это ввело Бенет в заблуждение. Вероятно, она всегда вела себя так или притворялась таковой перед припадками безумия.
Если она не отправилась в Долину Покоя, то куда ее могло потянуть? Она никого не знала в Лондоне, за исключением Фентонов, их старых соседей, но наверняка те тоже давно переехали в другой район.
Девушка с рукой в гипсе закончила разговор, и Бенет опять набрала свой домашний номер. Ответа не было. Вообразить, что мать вышла прогуляться или поймала такси и поехала сюда в больницу, было невозможно. Бенет отмела подобные идеи сразу, как полный абсурд, но настолько ли хорошо она знала свою мать?
Уверена она была только в том, что та — непредсказуема. Однажды миссис Фентон обнаружила ее в ванной, в кроваво-красной воде, с порезами на запястьях.
Достаточно долго Бенет дозванивалась в лондонскую телефонную справочную и наконец получила домашний адрес Фентонов. Они или, по крайней мере, миссис Фентон проживали по прежнему адресу — Харпер-лейн, 55. Телефон был записан на имя Констанции Фентон, так что, вероятно, супруг ее скончался. Бенет набрала свой домашний номер и когда вновь не дождалась ответа, перезвонила миссис Фентон.
Откликнулся молодой женский голос.
— Это моя дочка, — пояснила Констанция Фентон, когда ей передали трубку. — Я пригласила свою дочь, зятя и внука пожить со мной, пока их дом не будет готов.
Констанция Фентон принадлежала к числу женщин, которые обладали чарующей способностью начинать беседу с вами так, будто вы в последний раз встречались и болтали о всяких разностях чуть ли не на днях, а не десять лет тому назад.
Бенет спросила ее осторожно, соблюдая тактичность, не находится ли у нее случайно ее мать или не давала ли она каким-либо образом о себе знать.
— Твоя мать? — это было произнесено с величайшим изумлением.
Так Бенет сразу же выяснила, что Мопсы там нет и не было.
Констанция Фентон выразила страстное желание узнать все о Мопсе. В Лондоне ли она? Когда она собирается навестить ее? Какой это радостный сюрприз для Констанции, как она будет рада увидеться с Мопсой! С каким нетерпением будет ждать ее визита!
— Я уверена, что она свяжется с вами в ближайшее время, — поспешила заверить Бенет и повесила трубку. От волнения тошнота подступила к горлу. Мопса могла быть сейчас где угодно, представляя опасность для себя и для других.
3
Китайский мост был перекинут через канал и удобно сокращал путь с Уинтерсайд-роуд на другой берег, где протоптанная дорожка вела через зеленые лужайки в густонаселенный жилой район.
Барри сперва ломал себе голову, почему его назвали китайским, пока однажды не увидел изображение точно такого же моста на старой фарфоровой тарелке с трафаретным китайским рисунком в гостиной у Айрис.
Уинтерсайд-Даун представлял особый маленький мирок, где было все, что пожелаешь, и предостаточно того, от чего воротило нос. Все улицы были названы именами прежних деятелей лейбористской партии. Площадь в центре именовалась Бевин-сквер, и там разместились основные торговые точки, почтамт, парикмахерская, турецкие бани с массажем и удалением мозолей и бородавок.
Большинство населения составляли греки, ирландцы и выходцы из Вест-Индии, не обошлось и без индусов.
