Вчера вечером я сидела в гостиной. Ничего не записывала, чинила матросский костюмчик Кнуда. В карманах полно картинок от сигаретных пачек — мальчишки увлеченно их собирают. «Смотри, Кнуд, — сказала я. — Картинки постирали вместе с костюмом. Наверное, миссис Клег не вынула их». Он не ответил, даже не взглянул в мою сторону. Заявил, что не будет со мной разговаривать, пока я не назову его Кеном. «Если будешь молчать и дальше, смотри, заработаешь у меня!» — сказала я. Он и сегодня не разговаривал со мной, мы с ним на ножах, но я не собираюсь уступать.
Ему не хватает строгого отца. Я как раз думала об этом — Расмус без конца дарил бы им сигаретные пачки, он очень много курит, — когда в дверь постучали два раза. Хансине пошла открывать, и раздался ее громкий визг. Что за прелесть наша горничная! Тем не менее дверь гостиной распахнулась, и вошел мой муж.
Я вскочила, шитье упало на пол. Не предупредив, не написав ни единого письма, взял и заявился.
— Ну вот и я, — сказал он.
— Наконец-то, — ответила я.
— Что-то ты не слишком рада видеть меня. — Он осмотрел меня с ног до головы. — Могла бы хоть поцеловать.
Я подняла голову, он поцеловал меня, и я ответила на поцелуй. А что мне оставалось делать в таком случае? Он красив, я об этом почти забыла, забыла ощущение легкого трепета. Это не любовь, скорее голод, и я не знаю, как это назвать.
— Пойдем, посмотришь, что я привез, — сказал он, и я, дурочка, на мгновение решила, что он говорит о подарках для нас, об игрушках для Моэнса и Кнуда. Я же страстно мечтала о меховой шубке, хотя и понимала, что мечта эта не сбудется. В ту минуту я искренне считала, что он привез мне шубу.
Я прошла за ним в холл, но там ничего не оказалось. Он распахнул входную дверь и указал на улицу. Прямо у дома горел фонарь, поэтому было хорошо видно. Кроме того, он успел установить на дороге керосиновую лампу, чтобы какая-нибудь двуколка не наткнулась.
Машина. Большая машина с колесами на спицах, как у велосипеда.
— Это «хаммель», — сообщил он. — Ее выпускают в Дании. Красавица, да?
На улице морозило, поэтому мы вернулись в дом, и муж заговорил о машинах раньше, чем снял пальто. Что ему хочется купить другую машину, американский «олдсмобиль». Что в прошлом году их сделали аж пять тысяч. Я рассмеялась. Глупости, такого быть не может. Но Расмус всегда преувеличивает. Пять тысяч — для них и дорог не хватит. Он сказал, что в Америке машины называют автомобилями и еще по-всякому: олеолокомотив, моториг, диамот. На лице его отражалась такая нежность, какой я ни разу не замечала по отношению ко мне.
Я знала, что он сейчас заговорит о своей давней задумке увезти нас в Америку, на родину автомобиля мощностью в три лошадиные силы. Поэтому, выслушав всякую чепуху о братьях Дурие
[11]
и о каком-то Джеймсе Уорде Паккарде, я спросила, не хочет ли он взглянуть на свою дочь.
— А меня тебе мало? — ответил он. Восхитительно!
Девочка спала. Но когда мы вошли в комнату, проснулась и открыла свои прекрасные темно-синие глазки.
— Замечательно, — сказал он. — А в кого это у нее такие волосы?
— Все датчане белокурые.
— Только не мы с тобой, — сказал он и странно усмехнулся.
Я всегда понимала, когда он шутит, а когда не совсем. Сейчас он шутил.
— Я назвала ее Свонхильда, — я произнесла имя на английский манер. Ему же нравится все английское.
— Огромное тебе спасибо, — протянул он. — Как ты все хорошо решила, даже не посоветовавшись со мной.
Я возразила, что его здесь не было, и мы, как всегда, немного повздорили. Но он ни разу не упомянул, что девочка не похожа на нас. Он понимает, что я никогда не изменю ему, поскольку считаю это худшим грехом, который может совершить женщина. Нам, женщинам, не обязательно быть храбрыми и сильными или много зарабатывать, как мужчины. Даже если мы такие, то это не в счет. Мы должны быть целомудренными. Я не знаю, как еще выразиться. Наша добродетель — в целомудренности, в преданности мужу. Конечно, проще, когда у тебя любящий муж. Но жизнь есть жизнь.
Ноябрь, 6, 1905
Начав дневник, я обещала записывать только правду. Теперь я понимаю, что это невозможно. И не только для меня. Я могу честно писать о том, что чувствую и во что верю. Но обо всех событиях рассказать я не могу, и больше не спорю с собой. Лгать я не буду, можно просто не говорить всей правды.
Вчера был день Гая Фокса.
[12]
Здесь этот праздник часто называют Днем костра. Когда я услышала об этом, то подумала, что так они отмечают День святого Николая, хоть этот праздник на месяц раньше. Но у англичан все не как у людей, и зря я удивилась, когда услышала от викария, что пятое ноября — день, когда некий человек попытался убить короля Англии и был повешен за это. Теперь, по какой-то необъяснимой причине, они в честь праздника делают большое чучело и сжигают его на костре. Почему не вешают? Наверное, костер интереснее.
Расмус купил мальчикам фейерверки. Костер мы тоже разжигали, правда соломенного чучела у нас не было. Но я пообещала, что в следующем году обязательно сделаю. Сыновья обожают Расмуса, у него же сигаретные пачки и машина, он для них — все, а бедная Mor — в сторонке.
Ноябрь, 21, 1905
Ура! Принц датский Чарльз стал королем Норвегии.
Два дня я боялась, что снова в положении, но, слава богу, тревога оказалась ложной. Мужчинам не понять, каково это. Ожидание и надежда, отчаяние, которое нарастает час за часом, минута за минутой, и облегчение, когда все проясняется. Просто небольшая задержка. Известие, что у тебя будет ребенок, может оказаться ужасной новостью для одних женщин, но огромной радостью для других. Да, это либо счастье, либо проклятие — третьего не дано. Никогда не встречала женщину, которая утверждала бы, что немного обрадовалась беременности или слегка огорчилась тем же. Нет, это или блаженство, или ужас. Чаще — ужас.
Завтра у Расмуса день рождения. Я хотела притвориться, будто забыла, но теперь, когда все хорошо, подарю ему что-нибудь. Вот так. Я собираюсь сделать мужу подарок за то, что он не подарил мне еще одного ребенка.
5
Mormor особенно любила рассказывать, как Свонни вышла замуж. Эту историю она называла, «любовной» и излагала с особой гордостью. Хотя, по ее словам, обе дочери, удачно вышли замуж, мой отец «испортил замужество» моей мамы тем, что погиб слишком молодым.
