День рождения малышки Свонни. Шесть лет. Мы подарили ей куклу размером с настоящего ребенка и с настоящими волосами. Я пишу «мы», но, конечно же, куклу выбрала и купила я. Затем тайно принесла в дом, чтобы Свонни не видела. Расмус просто подписал открытку: «С любовью от Mor и Far».
Я давно собиралась написать в дневнике о Расмусе. Хотелось бы назвать его необычным мужчиной — но откуда мне знать, так ли это? Я жила только с одним, а своего отца ни одна девочка толком все равно не знает. Обычно она видит только лучшую его сторону или таким, каким он сам хочет казаться. Так что, вполне вероятно, Расмус ничем не отличается от других мужчин.
За нашим домом, в глубине сада, есть сарай, точнее, флигель, который Расмус превратил в мастерскую. Флигель достаточно большой, в него можно поставить машину, и там Расмус возится с моторами. Он часами разбирает их и снова собирает. Когда Расмус возвращается в дом, от него пахнет машинным маслом, сколько бы он ни мылся. Этот запах очень странный, горьковатый, так, наверное, пахнет расплавленный металл, и если долго его вдыхать, начинает кружиться голова.
У него в сарае верстак и много инструментов. Он сделал конуру для Бьёрна, домик с окном и черепичной крышей. Я не могла скрыть восхищения. Обычно я стараюсь не показывать таких чувств, потому что он задается. Он постоянно думает, что бы еще сделать. Его последнее увлечение — выдувание стекла, а следующим, видимо, станет скульптура. Потому что во время нашей сегодняшней прогулки на машине — предполагалось взять с собой Свонни, что-то вроде подарка на день рождения, однако у меня на коленях ерзает Мария — он остановился возле двора, где работал каменотес. Мы простояли там почти час, пока он наблюдал, как мастер обтесывает надгробный камень. И для этого он завез нас в самые трущобы, в Саут-Милл-Филдс.
Расмус редко бывает в доме. Словно так принято, что женщины всегда находятся дома, а мужчины — где угодно. Это смешно, мы все возмущались тем, что на Востоке женщин держат в гареме, но я, если честно, не вижу большой разницы. Я — в доме, Расмус — вне дома. Конечно, я хожу гулять. Точнее, сбегаю. Это и есть побег. Когда Расмус заговаривает об этом, он начинает с упреков.
— Тебя слишком долго не было дома, — заявляет он. Или: — Тебе что, дома заняться нечем?
Когда он закончил конуру для Бьёрна, ему захотелось сделать Ноев ковчег для мальчиков. Думаю, он собирался вырезать из дерева маленьких животных, всех, что были в ковчеге. Он целый день занят, и если я хочу поговорить с ним, например между восемью утра и девятью вечера, мне приходится отрывать его от дел или самой идти в мастерскую. Но вчера утром я пошла туда и спросила, знает ли он, сколько лет нашим мальчикам.
— И только ради своего дурацкого вопроса ты меня отвлекла? — вот так учтиво он со мной разговаривает.
— Я все-таки отвлеку тебя и спрошу, — не сдавалась я, — прежде чем ты потратишь свое драгоценное время на детские игрушки. Ты не забыл, что Моэнсу — тринадцать, а Кнуду — одиннадцать?
Расмусу вообще не нравится, когда ему выговаривают. Поэтому он сменил тему и спросил, почему я не называю мальчиков Кеном и Джеком. Конечно, он без ума от Англии и хочет, чтобы все было по-английски.
— Если хочешь смастерить что-нибудь, — продолжила я, — сделай кукольный домик для Свонни.
На это он ответил:
— Тебе что, дома заняться нечем?
Вот так мы и беседуем, я только что это заметила. Мы задаем друг другу вопросы, но никто из нас не отвечает.
Март, 5, 1912
У Хансине появился поклонник. Я не думала, что такое возможно, хотя у нее был кто-то в Копенгагене. Сегодня утром она попросила разрешения поговорить со мной, и когда я согласилась, спросила, можно ли ей пригласить кое-кого выпить чаю на кухне.
Естественно, я подумала, что речь идет о женщине, какой-нибудь служанке, как она сама. У нее за годы работы в нашей семье было несколько подруг. Но когда я спросила, где работает ее подруга, Хансине смутилась, покраснела и стала теребить фартук
— Это не «она», это «он», — пробормотала Хансине. Я не удержалась от смеха, потому что по-датски эта фраза звучит очень смешно. Конечно, Хансине подумала, что я смеюсь над ней, удивилась ее словам, или что-то еще. Казалось, она готова расплакаться.
— Не глупи, — сказала я. — Я не хотела тебя обидеть, просто все так неожиданно. Естественно, ты можешь его пригласить. А как его зовут?
— Сэм Кроппер, — пробормотала она. — Он с железной дороги.
Возможно, для англичанина ее слова прозвучали бы нормально, а мне стало ужасно смешно. Я постаралась не подать виду, но она-то видела, как подрагивают мои губы. Она считает меня злой. Я точно знаю, малышка Свонни сказала мне об этом несколько недель назад.
Она называет меня lille Mor, и мне это очень приятно.
— Lille Mor, Хансине сказала: твоя мама иногда бывает очень злой, — сообщила Свонни. — А я сказала, что со мной ты не злая. Ты ведь не злая, совсем не злая, правда?
— Надеюсь, нет, моя дорогая, — ответила я, но внутренне вскипела.
Мне хотелось послать за Хансине и упрекнуть ее — как она смеет говорить такое моей дочери, напомнить, что я хозяйка дома и она могла бы держать свои замечания при себе, если собирается и дальше здесь работать. Но, конечно, я не могла так поступить. Ни при таких обстоятельствах. Мы с Хансине давно знаем друг друга и многое пережили вместе. И если она думает, что я злая, пусть думает. Тем более что я иногда такая и есть. Люди не всегда добры ко мне, а долг платежом красен.
Но я не перестаю удивляться, что какой-то мужчина счел ее привлекательной. Ее лицо, тяжелое и невыразительное, напоминает мне кусок баранины, ту часть, которую называют седлом. Когда говорят, что женщина — голубоглазая блондинка, все, особенно мужчины, сразу представляют красавицу и мечтают с ней встретиться. Но для меня важнее не цвет глаз и волос, а черты лица.
У Хансине белокурые волосы и голубые глаза, но рот похож на соусник, а нос — на ложку. Она, как называют это англичане, «крестьянская девушка» — рослая, крепкая. Я прочла это в романе, не очень хорошем, в том, который купила. Поэтому я собираюсь записаться в публичную библиотеку, чтобы брать там хорошие книги.
Хансине забрала Свонни из школы, а в четыре часа принесла мне и девочкам чай. Мы вынуждены прикрывать ковер в столовой грубым шерстяным половиком, потому что Мария, которая восседает на своем высоком стульчике вместе со всеми, размахивает ложкой, смеется и разбрасывает еду. Обычно меня надолго не хватает и я звоню в колокольчик, чтобы Эмили забрала ее и покормила на кухне. Но сегодня мне пришлось сделать это самой.
Эмили почему-то не пришла. Хансине и высокий симпатичный мужчина сидели за кухонным столом и пили чай с пирожными, более аппетитными, чем те, которые нам подали. На Хансине была шелковая блузка, одна из тех, что я отдала ей. Фартук она сняла. Странно, симпатичным мужчинам должны нравиться симпатичные девушки, но обычно это не так. Они предпочитают простушек и очень жаль. Этот Кроппер похож на известного адвоката Эдуарда Маршалла Холла, фотографию которого я где-то видела. Слишком утонченный для простого рабочего, и держится уверенно. Интересно, кем он работает на железной дороге? Если он носильщик, наверняка все женщины хотят, чтобы именно он нес их багаж.
